Суть вещи

Прижмурив левый глаз, разом взмокнув, Лиза проносится в зеркалах безлюдного вестибюля, вбегает в зал с органом. Тут снова никого, но над органом горит маленький маячок. Лизу несет через море стульев и прибивает прямо к скамеечке органиста. Сквозь органные трубы тоже просачивается свет. Ей вдруг становится ужасно интересно, что там светится. Она огибает гигантский инструмент, отражаясь разом во всех отполированных дочиста – Владимир Сергеевич был бы доволен – цилиндрах, входит в приоткрытую дверцу и забирается по узкой лесенке. Позади органа совсем не так страшно, почти ничего блестящего, только тянутся по стенам бесконечные абсциссы и ординаты тонких деревянных реек. Лиза глубоко вдыхает рассеянное в воздухе дерево. Воздух прохладный и влажный, дереву тут хорошо. Хорошо и Лизе – тесно и никого нет. Лиза так долго мечтала о комнате, которая была бы сделана точно по ее размеру, что теперь вдруг чувствует себя дома. Она валится на узкий пол, уже лежа стягивает с себя рюкзак и, чуточку жалея, что не успела пересчитать сияющие цилиндры, сворачивается вокруг рюкзака, как дракон в своем логове.

Во сне ее обволакивает смутно знакомая музыка; это вода вокруг плещется, догадывается она, пытаясь справиться с набегающими волнами; они ясно пахнут оттертой до блеска грозой, хотя растут и растут, пока не начинают захлестывать ее целиком, но стоит только понять, что они никакого вреда ей не причинят, и перестать сопротивляться, как ее выносит в тихое место – шторм будто остался за стеклом, исполинские пласты сизой воды ворочаются там и тут, а вкруг нее тишь да гладь, сквозь тучи прямо над головой пробивается столб света – он пронизывает всю зеленую глубину до самого дна, и Лиза опускается по лучу, как по веревке, и свободно возвращается по нему на поверхность, снова осматривается, глядит в небо – и поднимается все выше и выше, пока шторм не остается далеко внизу, не превращается в мирно бормочущее серое существо, призванное оберегать и лелеять ее – зеницу ока бури, а потом вода снова становится музыкой, и она, еще не открыв глаз, понимает, что очутилась в той самой пьесе Яна Пахомова, которая днем раньше переселилась из ютьюба прямо ей в голову.

Лиза не торопится открывать глаза. Она растягивается на полу, утыкается носом в теплый рюкзак, пропахший деревом, и, лежа на животе, лениво удивляется: звуки просачиваются со всех сторон, но наушники ей не нужны, можно не прятаться. Она так бы и лежала, но придется поспешить – сейчас уже почти семь, а ей еще в порядок себя надо привести.

Стараясь не скрипнуть, Лиза выскальзывает из-за органа и замирает, допивая последние звуки. Органист сгорбился на своей скамейке, длинные волосы падают на лицо, длинные руки доглаживают клавиши. А чуть позади, на стене, Лиза видит еще одно лицо. Видит – и не может поверить.

Ну не бывает так, да и все.

Наверное, она слишком громко вскрикивает, потому что органист отрывает взгляд от клавиш и смотрит прямо в ее сторону – встряхивает головой, неторопливо протирает очки, будто не видя ее, потом концентрирует на ней взгляд. Сейчас будет скандал, понимает Лиза и пятится вдоль кресел. Ей во что бы то ни стало нужно прочитать, что написано под тем лицом на стене. И очень нужно в туалет. Еще пара шагов, и можно будет уже сорваться и бежать. Лиза знает, где здесь туалет. Можно будет запереться. Органист – не Катька, он, наверное, не станет ломиться в дверь.

– Салфетки есть, влажные. Дать? – спрашивает вдруг он.

– Дать, – откликается она и немедленно пугается – не столько своего мгновенного ответа, сколько категорической неправильности собственного голоса: пустой зал отвергает этот странный, непривычный звук, отрыгивает его ей в лицо. Неужели Лизу подменили, пока она спала? Сквозь рукав она ощупывает шрамы, которые немедленно отзываются протяжным зудом, и чуточку успокаивается – по крайней мере, тело на месте, а с голосом так уже было. Тогда бабушка дала ей омерзительное молоко с медом, Лизу вырвало, и голос вернулся. Внутри головы, как в пещере, эхом разносится: “Бабушка. Бабушка. Бабушка”.

Сгорбившись над рюкзаком – почти таким же, как у нее, только зеленым, органист вытаскивает пачку салфеток, встает – снизу, из зала, он кажется почти исполинским – и осторожно опускает пачку на край сцены. Лиза впервые в жизни чувствует себя лилипутом. Она потихоньку подбирается к салфеткам, гипнотизируя пачку, чтобы та не свалилась со сцены в проход. И только ощутив в руке знакомую податливость, почуяв резкий, такой знакомый запах, Лиза вдруг вспоминает: ровно неделя прошла с тех, других салфеток. Хорошо, что Лиза очков не носит, иначе пришлось бы снять их и она окончательно перестала бы видеть, что происходит вокруг. Лиза ревет и злится на органиста: лучше бы наорал. Ревет и думает о том, что она увидела на противоположной стене зала. Поразительное совпадение.