Сверхчеловек

И ещё замечательней — что можно дистанционно, даже не разбирая, и не вскрывая, ремонтировать, удалять, и исправлять, всё, что нужно отремонтировать, удалить, и исправить. И всё больше начинают мне нравиться, вот именно — простые и механические устройства и механизмы — похоже, передалось мне это чувство от моего Хосе… Ну и хорошо. Не всё же мне «навороченные» коллайдеры чинить! С микрометром в руках.

Остаётся только сориентироваться, куда это мы попали.

Повезло нам, что, хотя здесь, в южном полушарии стоит зима, Станция американцев стоит достаточно далеко от южного Полюса — здесь ещё светло: полярный «вечер». А вот на той стороне Антарктического материка, у русских — уже полярная ночь. Впрочем, скоро она и сюда придёт. Кошмар! Сто сорок дней без солнца!..

Но столько жить здесь я не собираюсь уж точно.

Ну а пока поднимаемся над поверхностью океана повыше: до этого летели не выше километра, чтоб можно было спокойно дышать, и крылья на неразряженный воздух опирались уверенней. Ну и ничего не видно. Можно, конечно, запросить базу «Эндрюс» по радио. Но тогда утратится «элемент внезапности». Впрочем, о чём это я?

Он и так утратится. Или не утратится. Смотря, что прикажу!

Раскидываю, словно тот же радар, своё новое чувство.

А проще говоря — ищу следы мыслительной деятельности человека. Так. Вот тут. Э-э, нет! Тут говорят по-немецки. А вот там — по-русски. О! Нашёл. Вернее — нашли. Проснулся спавший до этого внутри моего мозга напарник, и решил подключиться.

Видим, что мозги, в которые влезли, принадлежат американцам. И вычислить это легко, потому что думают они о вполне привычных понятиях и вещах: вкусной жратве, пиве, шоу и боям без правил по ящику, и доступных «классных» девках. Проще говоря — представительницах древнейшей профессии. И как бы они их —!.. А потом ещё и вот так!..

Ну, это-то я понять могу: вахта на Станции «Эндрюс» составляет шесть месяцев, из которых у этой смены прошло четыре, а женщин на станции нет. И это правильно: давным-давно умные люди вычислили, что нельзя сюда, в Антарктику, брать женщин. Иначе неизбежны скандалы, конфликты, и даже драки. Так что за право отдыхать от женского общества, когда никто тебя не пилит, не нудит, и не обижается неизвестно на что, и не требует денег, устраивая тебе безобразные сцены, приходится расплачиваться. Половым воздержанием. Впрочем, как я вижу, пластиковые, или надувные резиновые куклы для «снятия напряжения» есть больше чем у половины команды!

Командую моему пилоту, куда повернуть, и какого курса придерживаться. Сам пока внимательно и не без интереса изучаю мозги и приоритеты членов коллектива, в который мне предстоит вскоре влиться. Или остаться невидимым, если посчитаю это состояние более безопасным. Да и мысль жить невидимкой, если честно, мне уже

сейчас нравится больше. Мне не нужно давать себя, уже вполне сносно владеющего навыками управления людьми, находясь вблизи — увидеть.

И уже вижу я, что смог бы управлять ими всеми аж с двухсот миль, на которые мы (Неплохая штурманская работа Хосе!) приблизились. Но всё равно, хоть это уже и сравнимо по мощности с возможностями моего врага, но — мало.

Чертовски мало.

Двести миль мы преодолели на нашем неспешном воздушном кораблике за час с небольшим. Но подлетать так, чтобы нас было видно или слышно — смысла не вижу. Иначе, вот именно, останутся следы. Нет, не следы в памяти персонала Станции, а на поверхности снегов! Поэтому за десять километров до Станции приказываю я Хосе садиться. Прямо на брюхо.

Он, конечно, против. Не хочет губить свою кормилицу, свою любимую машину!

И мне приходится снова полностью подчинить его волю — своей. Выбираем трещину пошире, и садимся параллельно ей.

Вот это загромыхало! А какие скачки и рывки! Словно под нами — лихой, или просто взбесившийся, скакун! Я чуть язык себе не прикусил.

Но мы, к счастью, не скапотировали.

Но даже на брюхе мы пропахали метров двести: такую борозду — будь здоров! И если это — не «следы», выдающие меня, то я — китаец. (Хотя кто, даже со спутника, будет сюда пристально смотреть?! Вот именно — на …рен это никому не надо!)

А ещё я — беспринципный гад. И сволочь. Ну, или это мой напарник — сволочь. Причём матёрая. Именно он убедил меня, что для Хосе так будет лучше.

Поэтому после посадки, отстегнув ремни, приказываю я Хосе помочь мне. Наваливаемся с ним на хвост нашей маленькой Сессны, благо, по жёсткому мелкозернистому насту она катится своим гладким брюхом, что твои санки, и сталкиваем её в ту самую кажущуюся бездонной трещину… А, нет: дно есть. Вот теперь, когда грохнулась туда наша машина, видно, что до него — метров сто.

Говорю я вслух (Для чего пришлось сглотнуть, и придержать воротник куртки, куда теперь, запыхавшись от усилий, дышу, чтоб не отморозить лёгкие):

— Придётся тебе, Хосе, отправиться вслед за своей машиной. Потому что ждёт она тебя.

Хосе долго себя упрашивать не заставляет: прыгает.