Свержение ига

Вышел Мустай, дородный и крепкий, как выкормленный буйвол. Страшной, дикой силой отличался он и не меньшей кровожадностью. Не было во всём ханском окружении человека, способного противостоять ему, за то и был выделен Ахматом. Он забавлял хана тем, что мог в мгновение ока освежевать барана и тут же съесть его печень, убить быка ударом кулака или выпить целый бурдюк кумыса. Подобные забавы он совершал с большой важностью, быстро растущей по мере продвижения в ханской службе. Сейчас он возглавлял охрану ханского дворца, что выдвигало его в число первых сановников Большой Орды и позволяло подавать голос, если хан снисходил до того, чтобы задавать вопросы.

   — Резать надо, — повторил он в полный голос, от которого дрогнуло пламя в светильниках.

   — А сможешь?

   — Смогу, коли прикажешь, не смогу, коли остановишь.

Ахмат удивлённо поднял брови: в ответе был смысл, а в голосе — какое-то достоинство. Неожиданная мысль пришла в голову хану, он хотел её выбросить, а мысль прочно держалась.

   — Ну что ж... собирайся, — протянул тогда Ахмат, — только не в разбой, а большим моим послом.

Все так и ахнули: надо же, гора мяса — и большим ханским послом! А Мустай замер на мгновение и бухнулся на колени, так что дрогнул пол, и, потеряв важность, пополз к ханскому трону, повторяя:

   — Возьми мою жизнь, великий хан, возьми жизнь!

Ахмат ткнул его носком туфли и проговорил в притихшую спину:

   — Моих послов все великие государи чтят, пусть и Иван тебя по нашему старинному обычаю чтит. А про то, что взять от него нужно, я в басме укажу. Твоё дело одно: честью не поступиться и взять по полной мере. Сможешь?

Не горазд был Мустай в словах, а тут и вовсе язык одеревенел. Одно лишь заладил: жизнь возьми! Умудрённые царедворцы качали головой: ни чести в племени, ни ума в темени, как такого послом выпускать? И неведомо было им, что Ахмат давно уже собирался московского князя укусить побольнее.

Три года тому назад Ахмат уже отправлял в Москву посольство во главе со знатным мурзой Бочуком. Большую честь тем самым оказал великий хан Ивану III, чуть ли не на равных говорил с ним, а тот возгордился не в меру и чтил посольство не по высшему чину. Хотел тогда хан сразу же наказать гордеца, да времени не вышло. Связались его руки крымскими делами и до ослушника не дотянулись. Теперь же в самый раз выходило. Король польский на Ивана озлился и снова Ахмата на унию с собой зовёт. Ливонцы и немцы тоже воевать русских желают. Поговаривают, что и свои князья с боярами на Ивана теперь озлены. Время, стало быть, пришло крепкое слово сказать, а для такого слова ум и знатность только помеха. Сейчас нужен посланец глупый, грозный и важный — такой, как Мустай. Не захотел Иван знатных людей уважить, пусть ничтожного ублажает.

Ахмат посмотрел в сторону писцов, от них тотчас же отделился старший с серебряной чернильницей у пояса.

   — Пиши грамоту московскому князю, — сказал Ахмат.

Писец передвинул на грудь доску с прикреплённой бумагой.

В наступившей тишине визгливо заскрипело его перо.

   — Что ты там царапаешь? — поморщился Ахмат.

   — Титлы московского государя, великий хан, — поклонился писец.

   — Никаких титлов! — вскричал Ахмат. — Пиши только то, что буду говорить я... «Ты, великий князь, улусник мой, сел на великое княжение по отце твоём и нашему постановлению, а ныне к нам не идёшь, послов с дарами не шлёшь и ясак за многие годы не дал. А посла моего отослал, не учтя. Затем слово моё к тебе ныне, чтобы ты всю дань за прошлые годы с земли своей собрал и к нам привёз сам или с сыном своим. Аще не сполнишь повеление моё, то приду я и пленю твою землю, а тебя самого, взяв, рабом учиню...»

Ахмат тронул всё ещё распростёртого на полу Мустая и сказал:

   — Поезжай налегке. Я не намерен посылать поминки московскому князю, и много людей тебе не понадобится. А обратные поминки захватит с собой сам Иван, у него для этого дела людей довольно...

Много торговых путей вело к Москве, а три главные связались в Коломне. По одному ходили сурожане и все южные гости. От берегов Чёрного моря шли они к Азову, оттуда добирались до извозного, стоявшего в верховьях Дона города Дубок, а затем уже попадали в Коломну. Другими путями ходил Восток. Персидские купцы, торговый люд Верхнего и Среднего Поволжья предпочитали водную дорогу: по Волге и Оке. Ордынцы же шли обычно сухопутьем, затем что гнали большие табуны лошадей и иной скот.

В Коломне было шумно и людно во всякое время, но особенно ранней весной и осенью. По весне вздувались реки, Ока делалась многоводной, перевозы удлинялись, и на обоих берегах реки скапливались торговые караваны. Осенью же во время больших ярмарок они копились сами по себе, потому что их просто не поспевали перевозить.