Свержение ига

   — Pereat! — Сабля Сцибора просвистела у самого уха царевича, его это так возмутило, что он, уже не раздумывая, ткнул неожиданного соперника прямо в глаз. Сабля, однако, не поразила цели. Он примерился более тщательно и рубанул, норовя попасть в голову, но Сцибор знал, как нужно защищаться от всадника, и спокойно отвёл верхний удар. Тогда Бердоулат замахнулся снова, но, как только увидел вставшую на пути сабли защиту, переменил направление и что было силы ударил сбоку. Сабля со свистом рассекла воздух. Удар был так силён, что Бердоулата развернуло, и он подставил противнику незащищённый левый бой. Сцибор ударил плашмя, но крепко, и Бердоулат чуть не вывалился из седла. Толпа разразилась радостными криками и насмешками. Молод и горяч был татарский царевич, не успел навыкнуть к осмотрительности, потому без раздумий бросился в яростную схватку и заработал с таким проворством, с каким на Руси шинкуют капусту. Сцибор быстро приноровился к ударам, встречая их крепкой защитой, а однажды скользнул своей саблей вдоль сабли противника, обвил её по-змеиному и резким кистевым движением вытянул у него из руки. Сабля сверкнула на солнце и отлетела далеко в сторону. Толпа загоготала. Бердоулат отчаянно взвыл, вырвал из ножен кинжал и прямо с коня прыгнул на Сцибора. Тот едва успел отскочить в сторону, и Бердоулат грохнулся оземь. Нет, недаром говорилось, что татарин, свергнутый с коня, лишённый оружия и тяжело раненный, никогда не попросит пощады, а будет драться до последнего издыхания руками, ногами, зубами, чем только может. Бердоулат обхватил ногу Сцибора и попытался свалить его. Старый рыцарь хотел освободиться, но, не привыкший к таким битвам, успеха не имел. Толпа пришла в движение и начала выкрикивать угрозы. Кто знает, к чему бы привело их свершение, и Матвей подтолкнул Семёна. Они давно уже научились понимать друг друга без слов. Семён оторвал татарского царевича от соперника и крепко встряхнул, словно приводя в чувство.

   — Возьми своего господина, — сказал он рыжебородому, — и более цтоб не разбойницать, не то...

Договорить ему, однако, не удалось. Бердоулат рванулся навстречу рыжебородому, выхватил висевший у того на поясе кинжал и снова бросился на Сцибора. Семёну вновь пришлось применить силу.

   — Тю, сказывся, никак! — донеслось из толпы. — Як дурной кочет, успокоить трэба. Бей зараз!

Толпа стала теснее обступать место недавнего поединка. Теперь её, похоже, уже нельзя было остановить. Вскоре на небольшом пятачке остались лишь стражники с писарем, Сцибор и Семён, державший никак не смирившегося татарского царевича. На того со всех сторон сыпались удары, значительная часть которых доставалась Семёну. Он громко ругался, но против такой стихии оказался бессильным.

Помощь подоспела в самую последнюю минуту — вырвавшемуся в суматохе рыжебородому удалось встретить стражников и самого Нурдавлета, прибывшего, чтобы понаблюдать за ходом кормного дня. Сопровождавшие его татары и невесть откуда взявшиеся стражники набросились на толпу и в один миг разогнали её. Как ни скоротечны были их действия, опытный Нурдавлет сумел уловить настрой толпы, понять, какая опасность угрожала наследнику и кому он обязан его спасением. Нурдавлет мысленно возблагодарил Аллаха, но виду не подал и, когда освобождённый Бердоулат с руганью набросился на Семёна, сурово одёрнул его:

   — Замолчи, щенок! В твои годы нужно уже уметь отличать друзей от врагов. — Он внимательно посмотрел на Семёна: — Где я мог тебя видеть, бахадур?

   — Я с московским послом был у твоей милости весною, — поклонился Семён.

   — Так вы люди московского князя?

   — Тот, кто дрался с твоим сыном, польский рыцарь. Он победил по-честному. А этот. — Семён указал на Матвея, — приехал к тебе от нашего государя. Он тоже весной был у твоей милости.

Нурдавлет задумался — весна не вызывала у него приятных воспоминаний, ну да на всё воля Аллаха. Он вздохнул и сказал:

   — Завтра у меня большой той, приходи со своими друзьями и не забудь прихватить того, кто победил царевича.

Богат был и шумен той. На длинных скатертях лежала разная татарская снедь — уже давно известно, что на чужбине люди становятся более истыми ревнителями своих обычаев, чем на родине. Гости с опаской смотрели на незнакомые кушанья, особенно Сцибор, который слишком преувеличил тогда в корчме относительно знакомства с разными странами.

   — Это что за пакость, которая воняет, как десять жолнежей после изрядной потасовки?

Матвей в меру своих скудных познаний объяснил:

   — Это тулупный сыр, названный так потому, что для созревания его на месяц заворачивают в овчину.

   — Матка Бозка! — радостно воскликнул Сцибор. — Нам повезло, что у них не принято выдерживать сыр в шкуре старого козла. Лет двадцать назад во время войны с тевтонцами у меня в отряде был такой, и знаешь, швабы вприпрыжку бегали от нас, ибо иначе падали замертво от козлиного духа... Ну а там что такое, похожее на мощи святого Иеронима?

   — Это пастырма — завяленное на солнце воловье мясо. Оно солоноватого вкуса, долго держится во рту...