Священная земля

“Для Аристидаса”, - сказал Соклей. “Если бы он не заметил приближение бандитов, мы все могли бы погибнуть там, в Иудее, - и в других случаях до этого, в море. Он был хорошим человеком на нашем корабле, и я буду скучать по нему. Всем, кто плавал с ним, будет его не хватать ”.

“Сердечно благодарю тебя, юный сэр. Ты великодушен, говоря такие вещи”. Аристейон поднес кубок к губам и отпил. Менедем и Соклей также выпили в память о своем товарище по кораблю. Вино оказалось лучше, чем Менедем мог ожидать. Как и посуда, изготовленная Аристайном, она предлагала лучший вкус, который нельзя купить за большие деньги.

“Интересно, почему это происходит, ” сказал Соклей, - почему хорошие люди умирают молодыми, в то время как те, кто не так хорош, продолжают жить”. Менедем знал, что он думает о Телеутах. Его кузен сделал еще глоток вина, затем продолжил: “Люди, которые любят мудрость, всегда задавались подобным вопросом”.

“Такова была воля богов”, - сказал Аристейон. “Перед Троей у Ахиллеуса тоже была короткая жизнь, но люди все еще поют о нем даже сейчас”. Он пробормотал начало Илиады: “Ярость!-Пой, богиня, об Ахиллеусе’...“

Соклей часто спорил с Менедемом о том, заслуживают ли Илиада и Одиссея того, чтобы занимать центральное место в эллинской жизни. Он не всегда был самым тактичным из людей; были времена, особенно в том, что он считал поиском истины, когда он был одним из наименее тактичных. Менедем приготовился пнуть его в лодыжку, если он захочет сегодня вести философские споры. Но он только еще раз опустил голову и пробормотал: “Именно так, благороднейший. И Аристидас не будет забыт, пока жив любой из нас, кто знал его ”.

Менедем сделал большой глоток собственного вина. Он беззвучно одними губами произнес “Эуге”, обращаясь к Соклею. Его кузен лишь слегка пожал плечами, как бы говоря, что не сделал ничего, заслуживающего похвалы. Он помнил тот случай. Для Менедема этого было достаточно. Только позже он задался вопросом, было ли это несправедливо по отношению к Соклеосу.

Они оба позволили Аристайону снова наполнить их кубки. Затем они попрощались. “Еще раз благодарю вас обоих, юные господа, за то, что пришли и рассказали мне… рассказывая мне то, что должно было быть сказано”, - сказал отец Аристидаса.

“Это было наименьшее, что мы могли сделать”, - сказал Менедем. “Мы хотели бы, чтобы нам не приходилось этого делать, вот и все”.

“Да”, - тихо сказал Соклей. Судя по отстраненному выражению его глаз, он снова был среди тех иудейских валунов. “О, да”.

Они в последний раз выразили Аристейону свои соболезнования и покинули гончарную мастерскую. Они не успели уйти далеко, как позади них раздался женский крик. Поморщившись, Менедем сказал: “Аристейон, должно быть, рассказал своей жене”.

“Да”, - согласился Соклей. Они прошли еще несколько шагов, прежде чем он продолжил: “Давай вернемся в твой дом или в мой и напьемся, хорошо? Нам больше ничего не нужно делать сегодня, не так ли?”

“Ничего, что не могло бы сохраниться”. Менедем положил руку на плечо Соклея. “Это хорошая идея - лучшая из тех, что приходили тебе в голову за весь день, я уверен”.

“Будем ли мы так думать утром?” Спросил Соклей.

Менедем пожал плечами. “Это будет утром. Мы побеспокоимся об этом потом”.

Соклей открыл глаза и пожалел, что сделал это. Солнечный свет раннего утра, просачивающийся сквозь ставни, причинял ему боль. У него болела голова. Казалось, что его мочевой пузырь вот-вот лопнет. Он полез под кровать и нашел ночной горшок. Успокоившись, он подошел к окну, открыл ставни, крикнул: “Выходим!”, чтобы предупредить любого, кто проходил внизу, и выплеснул содержимое горшка на улицу.

Затем, все еще двигаясь медленно, он спустился вниз и сел в прохладном, затененном дворике. Несколько минут спустя Трайсса, рыжеволосая фракийская рабыня семьи, высунула свой вздернутый носик во двор. Соклей помахал ей рукой. Он видел, как она размышляла, сможет ли ей сойти с рук притворство, что она ничего не видит, и решила, что не сможет. Она подошла к нему. “Чего ты хочешь, молодой господин?” она спросила по-гречески с акцентом.

Время от времени он затаскивал ее в постель. Она скорее мирилась с этим, чем наслаждалась, и это была одна из причин, по которой он не делал этого чаще. Это было не то, что он имел в виду сейчас. Он сказал: “Принеси мне чашу хорошо разбавленного вина и ломоть хлеба к нему”.

Облегчение расцвело на ее лице. “Я делаю это”, - сказала она и поспешила прочь. Некоторые просьбы волновали ее гораздо меньше, чем другие. Соклей даже не взглянул на ее зад, когда она ушла на кухню, доказательство того, что он слишком много выпил накануне. Вскоре она вернулась с вином и ячменным рулетом. “Вот ты где. Только что испеченный рулет.”

Конечно же, она была еще теплой из духовки. “Спасибо”, - сказал Соклей. Он сделал движение, как будто хотел оттолкнуть ее. “Продолжай. Я уверена, у тебя полно дел.” Она кивнула и оставила его одного. Он откусил от рулета. Он был вкусным и пресным, как раз то, что нужно его желудку. Он потягивал вино понемногу. Мало-помалу головная боль отступала.