Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Некоторые рисунки Кальмана Ландау, например изображение черепа над газовой камерой, отчетливо перекликаются с рисунками Геве: тот поместил в центре одной своей работы такой же череп, от которого веером расходятся названия концлагерей. Но если у Геве череп символизировал замкнутую систему нацистских лагерей и террор, то венчающий трубу крематория череп у Ландау был частью разворачивающейся на рисунке истории. Ясность хронологии этой истории, начиная с момента прибытия в лагерь, сама по себе свидетельствовала об осознании автором ее конца. Это классический социальный нарратив, и его близость к описываемым событиям облегчает задачу художника, хотя затрудняет понимание того, что они значили для него самого. Вместе с тем это путь выжившего, рассказывающего о своем опыте внешнему миру, – путь, который привел Кальмана Ландау через марш смерти по заснеженным дорогам и восстание узников Бухенвальда сначала к Рейнскому водопаду недалеко от Шаффхаузена, а затем в этот дом над Цугом, к женщинам, заглядывающим в рисунок через его плечо. Так же как Томас Геве, рисовавший для отца, Кальман Ландау сознательно адресовал свои рисунки зрителям, которые не видели того, что видел он.

Газовую камеру нарисовал Иегуда Бэкон: его технический эскиз использовали в 1961 г. в качестве доказательства на суде над Адольфом Эйхманом в Иерусалиме и четыре года спустя во Франкфурте во время суда над эсэсовцами из Аушвица. Бэкон увлекался живописью еще в Терезиенштадте и продолжал рисовать в семейном лагере Биркенау. Среди первых работ, созданных им после освобождения, были два портрета: один – Кальмина Фурмана, его «защитника» из зондеркоманды Биркенау, другой – его отца. Портрет Фурмана выглядит вполне традиционно и привлекает внимание разве только нежностью, вложенной в изображение этого жесткого и замкнутого человека. Своего отца Иегуда изобразил совершенно иначе. Исхудавшее от голода лицо отца с темными, вдохновенными и задумчивыми глазами окружено струями дыма, поднимающегося из трубы крематория внизу. В правом нижнем углу Иегуда отметил точное время его убийства: «10.VII.44, 22:00». Так же как Кальману Ландау и Томасу Геве, Бэкону в 1945 г. исполнилось 16 лет. Он твердо намеревался продолжить то, что начал в Терезиенштадте и Биркенау, и выучился на художника для того, чтобы «с помощью искусства – так я думал после войны – суметь показать людям, через что прошла детская душа на войне». В 1964 г. он добавил: «Это было мое первое побуждение, но кое-что от него сохраняется до сих пор» [33].

Очень немногие из выживших в лагерях еврейских детей смогли воссоединиться с ближайшими родственниками, и даже тех, кому это удалось, нередко ждало отвержение и разочарование. Дело было не только в том, что дети из лагерей и гетто, хранившие в памяти идеализированный образ матери или отца, оказывались не готовы к встрече с настоящими людьми. Многим довольно быстро давали понять, что им не следует рассказывать близким свою историю. Китти Харт и ее матери, пережившим Аушвиц, встретивший их в Дувре дядя девочки сразу заявил: «Вы ни в коем случае не должны говорить о том, что с вами произошло. Только не в моем доме. Я не хочу, чтобы мои девочки расстраивались. И я сам не хочу ничего знать». Остатки польских евреев рассеялись по всему миру – от них остались лишь тысячи разрозненных документов, собранных Центральной еврейской исторической комиссией, и мемориальные книги, созданные при содействии общин диаспоры [34].

В то же время, когда формировалась новая, послевоенная диаспора, преобразившиеся государства Центральной и Восточной Европы стремились создать в своих новых границах более этнически однородные нации. Советский Союз переселил 810 415 поляков после перемещения границы на запад к линии, предложенной лордом Керзоном в 1919 г., а теперь согласованной Сталиным, Черчиллем и Рузвельтом в Ялте. Как и в 1939 г., центральную роль в демографической реорганизации снова играли вагоны для перевозки скота. Многие поляки были родом из Львова и Ровно, исторических центров расселения в Восточной Галиции. Одновременно с этим 482 880 украинцев переместили на восток, в расширившуюся Советскую Украину. Летом 1943 г. в Замосце целые польские деревни начинали ходить на богослужения в украинские православные храмы, чтобы избежать проводимой СС депортации, – точно так же теперь 5000 лемков-униатов в Подкарпатье официально признали католическую церковь в надежде продемонстрировать свою лояльность польскому государству. Им это не помогло: с октября 1944 г. до сентября 1946 г. 146 533 человека насильственно переправили в Советский Союз. Поляки, депортированные в Силезию с запада Украины, не осмеливались публично обсуждать душераздирающие подробности своего изгнания. Но когда из Бреслау заставили уйти последних немецких жителей, новым поселенцам начали внушать, что «во Вроцлаве каждый камень говорит по-польски» [35].