Свидетельница Гора

Тогда она повернула меня лицом к трону и, обеими руками, резко и безжалостно дернула назад, запрокидывая мою голову, и закричала:

— Пусть ей проткнут уши!

Послышались крики протеста и тревоге. Некоторые из мужчин стоявших вокруг нас явно не обрадовались такому предложению.

Но Дорна не собираясь сдаваться, все также удерживая мою голову до боли оттянутой назад, снова прокричала:

— Пусть ей проткнут уши!

— Да! — внезапно, еле слышным голосом поддержал ее предложение один из мужчин.

— Она слишком хороша, — заметил другой.

— А почему бы и нет? — спросил третий.

— Ты можешь вообразить, как она будет выглядеть? — поинтересовался четвертый.

— Просто превосходно, — заверил его пятый.

— Она всего лишь с Земли, — напомнил шестой.

— Конечно, — кивнул второй.

— Пусть ей проткнут уши! — уже громче заявил первый.

— Да! — нетерпеливо воскликнула Дорна.

На некоторое время повисла тишина.

— Да, — улыбнулся мужчина, сидевший на троне, задумчиво глядя вниз на меня.

В его взгляде было столько властности, собственничества и желания, что я, даже удерживаемая за волосы, чуть не упала в обморок.

— Да, — повторил он с мечтательным выражением на лице, — пусть ее уши будут проткнуты.

— Отлично! — радостно закричала Дорна, отпуская мои волосы, отступая в сторону и с триумфом глядя на сверху вниз.

— Превосходно, отлично, замечательно, — послышались довольные мужские голоса и удары раскрытых правых ладоней по левым плечам.

Я плохо понимала то, что происходило. На Земле я так и не решилась проткнуть уши, хотя время от времени рассматривала возможность этого. У меня просто не хватило смелости на это. Полагаю, что подсознательно это казалось мне слишком варварским и слишком чувственным актом. В конце концов, тогда я не была собственностью. Мне почему-то казалось, что такой акт выставляет на всеобщее обозрение некоторые личные тайны. Это было бы словно признание подлинной сущности, привлечение внимания к тому, что спрятано внутри, выставление своего тайного «я» публично, как предложение себя для неволи, в некотором смысле прошение об ошейнике. Так что, у меня не было никаких возражений против прокалывания моих ушей. Означало ли это, что я была столь очевидно рабыней? К тому же я полагала, что они имели в виду некое обычное прокалывание ушных мочек, а не какое-нибудь гротескное увечье. Правда, я, конечно, не знала того, что под этим подразумевалось здесь. Зато я знала, что мужчины этого мира, со всем своим варварским животным огнем и страстью, властностью и доминированием, любили и желали женщин, наслаждались ими и ценили их, а потому последнее что они захотели бы сделать с женщиной — это уменьшить ее красоту или ценность. Даже самые суровые и наиболее страшные из их приспособлений и способов наказания и дисциплины разработаны с расчетом избежания повреждений и увечий. Вообще, эти мужчины, насколько я их успела изучить, всегда требуют, чтобы их женщины поддерживали себя, настолько желанными, привлекательными и красивыми, насколько это возможно. Именно такими они хотят нас видеть, и в случае необходимости готовы даже на наложение наказания, чтобы мы остались такими, какими им нравимся. Безусловно, я была столь несчастной женщиной Земли, что совершенно не возражала против того, чтобы быть желанной и красивой. Скорее я стремилась быть такой, чтобы за меня могли бы назначить самую высокую цену на сцене торгов. Фактически, будучи рабыней в душе, я еще на Земле хотела быть такой, желанной и красивой, той, за которую страстные мужчины могли бы предложить достойную цену. Вот только меня беспокоил тот смысл, который, как я заметила, вкладывали мужчины в свои ответы на предположение о прокалывании моих ушей. Из их реакции, слов и интонаций слишком ясно следовало, что они, по некоторым не вполне понятным мне причинам, придают необыкновенно важное значение этой простой, варварской, непритязательной детали, как проколы в ушах, предназначенные для крепления определенных украшений. Это наталкивало на мысль, что, как только мои уши будут проколоты, я стану, по крайней мере, с их точки зрения, чем-то очень отличающимся от того, чем была.

— Подойди сюда, — приказал офицер, я было дернулась, но посмотрев не него, поняла, что но обращался к Дорне.

— Господин? — удивилась она.

Мужчина указал ей на место на возвышении перед стулом, и рабыня, в движениях которой появилась некоторая скованность, намекавшая на испуг, поспешила туда и встала на колени. Офицер жестом показал, что она должна встать ближе к нему, а когда та оставаясь на коленях, передвинулась почти вплотную, наклонился вперед и, взяв ее голову в руки, отбросил волосы за спину.

— Господин? — неуверенно пробормотала Дорна.

Мужчина, меж тем, повернул ее голову из стороны в сторону, и задумчиво проговорил:

— Хм, симпатично.

— Нет! — испуганно прошептала женщина. — Нет!

Но офицер уже повернулся к одному из своих помощников, что стояли сбоку, и сказал:

— Пусть проткнут уши и ей тоже.

— Нет! — вскрикнула Дорна. — Нет!