Свидетельница Гора

Попутно можно было бы упомянуть, что, сразу с момента порабощения женщина рассматривается полностью как рабыня, кем она собственно теперь и является. Например, предположим, что несколько женщин того или иного города, скажем: «A», теперь рабыни в данном городе, скажем: «Б». А теперь допустим, что случился набег на город «Б» воинов города «А», или даже война, и город «Б» пал, и эти женщины попали в руки солдат родного города. Так вот им нечего рассчитывать на освобождение. Они останутся в прежнем статусе, то есть — рабынями, теми, кто они есть с момента порабощения. В конце концов, разве они не сами позволили себя захватить? А раз так, вот пусть они и остаются в неволе! Это — то, что они есть, и чем им надлежит быть! И, кроме того, учитывая общее недовольство ими, и связанные с их похищением затруднения, их, с наибольшей вероятностью, будут считать самыми низкими из рабынь, соответственно и относиться к ним будут с большой суровостью и нетерпимостью. Какая ошибка была допущена когда-то, что им разрешали быть свободными! Обычно такие рабыни отчаянно стремятся быть проданными куда-нибудь подальше от их бывшего города, и с благодарностью служить в менее враждебном, менее жестоком, менее злобном обществе, где их будут рассматривать как простых рабынь, а не позор своего города. Аналогично, если человек захватил женщину и, вывезя ее из города, поработил, то он вполне безопасно может возвратиться в город с нею, теперь она его рабыня, вопросы о происхождении которой задавать неуместно.

Теперь можно вернуться к нашей захваченной свободной женщине представленной на суд «благородного собрания», и предположить, что имеет место более обычная ситуация, и она объявлена приемлемой, или хотя бы минимально таковой, что ясно дает ей понять, чтобы ей предстоит носить ошейник в городе ее похитителя. Тарнсмэн и его товарищи, те, кому не повезло вытянуть свою удачу на жеребьевке, и сыграть в охотничью игру, теперь пируют вместе со своими офицерами, возможно даже за одним столом с убаром или правителем города. Это — большая честь. Похищенная женщина, точнее уже рабыня, конечно, прислуживает на этом пиру. Ей, как новообращенной невольнице, как можно предположить, пока не позволена одежда. Единственное что на ней надето, это ее ошейник. В разгар банкета гости, прямо между столами, то и дело проверяют ее в деле, после чего до поры до времени возвращают к исполнению своих обязанностей на пиру, но можно вообразить себе ту разницу, которая появляется в ее действиях теперь, когда она начинает постигать то, что она должна делать и как на нее теперь смотрят. От нее также ожидается, что позже она будет танцевать. Она колеблется? Выстрел плети, и она уже танцует. Закончила танец? Возвращайся к обслуживанию гостей, точно так же, как если бы она была одной из танцовщиц, не больше и не меньше. И снова, в том как она прислуживает, появляются отличия, ведь теперь она была вынуждена танцевать, как нагая рабыня, впрочем, почему как, повинуясь плети, перед сильными властными мужчинами. Украдкой она касается своего ошейника. Она не может, снять его. У нее уже есть некоторое понимание того, что это означает.

А после праздника удачливый тарнсмэн уводит ее домой в кандалах. Она занимает свое место у его рабского кольца. Цепь заперта на ней. Она смотрит на него. Она — его. Она служит.

Некоторые свободные женщины сами ищут ошейника, придя к пониманию того, что только в нем они могут найти свое завершение и счастье, и, как бы это не показалось парадоксально и странно, наконец, найти свою самую настоящую свободу.

Иногда, оказавшись в чужом городе, свободная женщина может ускользнуть от своих телохранителей и направиться в окрестности какой-либо пага-таверны, место, даже поблизости от которого, свободную женщину редко, если вообще когда-либо можно встретить. Она ищет мужчину, возможно даже того, кого она приметила заранее, или даже следовала за ним, и чувствует непреодолимое желание встать перед ним на колени, и покоряясь этому желанию встает на колени у его приземистого стола, приспускает вуаль и распахивает свои одежды. А мужчина рассматривает ее. Признает ли он ее приемлемой, интересна ли она ему? Не против ли он обладать ею? На ее глаза наворачиваются слезы. Ее глаза умоляют. Она предлагает ему самый ценный подарок, который у нее есть, саму себя. Но примет ли он ее подарок? Он понимает руку, подзывая владельца таверны, и выкрикивает: «Ошейник!». Вот он принесен и закрыт на шее просительницы. Мужчина ведет ее к одному из альковов, порой это делают, взяв за волосы и согнув в поясе, чтобы у нее сразу появилось некоторое понимание того, как изменилась теперь ее жизнь. И вот уже, спустя всего несколько мгновений после закрытия ошейника, к ее радости в алькове таверны, начинается обучение.

Свободная женщина стояла на коленях, выпрямив спину и отчаянно вытягивая шею.

— С колен я почти ничего не могу увидеть, — пожаловалась Леди Констанция.

— Но Вы же сейчас, все равно, что рабыня, — напомнила я. — Никого не должно заботить, можете Вы что-нибудь увидеть или нет.