Свобода

По мнению Лумана, это относительное отчуждение любой личности от любой «субсистемы» внутри общества открывает широкий простор для индивидуального развития и позволяет внутренней жизни индивида достичь глубины и богатства, никогда прежде не достижимых в условиях плотного общинного контроля. Однако, с другой стороны, взаимное отчуждение индивидов ставит под вопрос само продолжение межличностной коммуникации; более того, осмысленный диалог и согласие становятся невероятны. Чтобы, несмотря на это, коммуникация все же состоялась, внутренний опыт ее субъектов, организованный, так сказать, вокруг отдельных фокусных точек, должен быть узаконен интерсубъективно, то есть социально. Согласно Луману, такое обоснование действительно совершается в современном обществе благодаря посредничеству любви: любовь – это социально одобренное и поддержанное средство коммуникации, в котором взаимодействующие субъекты взаимно признают законность и существенность внутреннего опыта друг друга: один партнер воспринимает опыт другого как реальный, беря его за основание для собственных действий.

Здесь мы можем отметить, что неопределенность, преследующая всякий индивидуальный самосинтез, пока тот остается все-еще-не-подтвержденным-социально (состояние, так проницательно исследованное Луманом), приводит к навязчивому желанию определенности, которое можно утолить не только любовью. Бенсман и Лилиенфельд предлагают в качестве одного из таких средств терапию; они считают изобретение психотерапевтического интервью «одним из великих достижений психологии», «когда на час снимается бремя приватности»[25]

и когда предлагается научно респектабельная, а потому социально надежная, оценка. Эндрю Д. Уэйгерт обобщил роль, воплощенную психиатрией, указав, что потребность в «истине» (то есть надличностно подтвержденных, авторитетных и тем самым социально значимых основаниях для самоинтерпретации) «обручает граждан с экспертами»: «над нашей, современных людей, жизнью господствует научность, притом что сами мы отнюдь не ученые»[26]

; исключительное право говорить с авторитетом научного, вне-личного знания закреплено за специалистами-экспертами. Можно вспомнить и о других посредниках, успешно отвечающих на спрос, порожденный проблемами узаконивания эгоцентричного синтеза, – о таких, как индустрия потребления и ее рекламная отрасль или даже тоталитарные политические движения или фундаменталистские религиозные секты. Мы вернемся к этой теме более подробно в следующей главе.

Современная версия свободы – наряду с тесной связью с индивидуализмом – отмечена еще и глубинной связью с капитализмом. Более того, политические оппоненты капитализма, сомневающиеся в этой связи, имеют мало шансов выиграть спор, поскольку оспариваемый ими тезис фактически обладает самоподтверждающей силой. Современные интерпретации свободы и определения капитализма сформулированы так, что предполагают необходимость неразрывной связи между ними и делают предположение, будто одно может существовать без другого логически уязвимым, если не абсурдным.

Как верно отметил Майк Эмисон[27], то, что мы называем капитализмом, – это ситуация, когда вечные, фундаментальные экономические функции любого человеческого общества, а именно удовлетворение человеческих потребностей посредством обмена с природой и с другими людьми, осуществляются посредством применения схемы «средство – цель» к вопросу выбора среди скудных и ограниченных ресурсов. Но выбор и схема «средство – цель» (то есть мотивированное, целесообразное и контролируемое разумом поведение) – это принципиальные, определяющие характеристики свободы, как она понимается в современном обществе. Из этого следует, что капитализм по определению открывает для свободы огромную, если не ключевую, сферу социальной жизни: производство и распределение благ, имеющие целью удовлетворение человеческих потребностей. При капиталистической форме экономической организации свобода (по крайней мере, экономическая) может процветать. Более того, свобода становится необходимой. Без свободы невозможно достичь целей экономической активности.