Свобода

Капитализм создает практические условия для основанного на свободном выборе поведения, «разукореняя» экономическую функцию, то есть отсекая экономическую активность от всех прочих социальных институтов и функций. Пока экономика оставалась «укоренена» (а она оставалась «укорененной», вплоть до концептуальной неотличимости от социальной жизни вообще, на протяжении большей части человеческой истории – фактически до XVIII века), производительная и распределительная активность подчинялась давлению множества социальных норм, не направленных прямо на саму эту активность, но ориентированных на выживание и воспроизводство других жизненно важных институтов. Так, производство и распределение подчинялись обязанностям родства, общинным связям, корпоративным солидарностям, религиозным ритуалам или иерархической стратификации жизненных паттернов. Капитализм сделал все эти внешние нормы нерелевантными и тем самым «освободил» экономическую сферу для безусловного правления схемы «средство – цель» и основанного на свободном выборе поведения. Капиталистическая экономика – это не только территория, где можно практиковать свободу в минимально ограниченной форме, без вмешательства каких бы то ни было социальных давлений или соображений; это также и питомник, где современная идея свободы была посеяна и выращена, а уже затем привита к другим ветвям все более разветвленной социальной жизни. Есть множество свидетельств, что даже в экономической сфере абсолютное правление свободы – скорее постулат или идеал, нежели реальность; тем не менее ни в одной иной области свобода не подходит так близко к неограниченному правлению, как в экономике.

Капитализм определяет свободу как способность руководить своим поведением исключительно посредством схемы «средство – цель», не нуждаясь в учете других соображений («другими», по определению, будут такие соображения, которые бы потребовали или использования менее эффективных средств, или пересмотра целей, или того и другого сразу). Но в чем все-таки социальное содержание схемы «средство – цель»?

Филипп Данди недавно предложил четкое описание того, что он называет «примитивным, западным дискурсом власти»: «Мы победим и покорим природу, будем господствовать над законами физики и обладать

властью над вещами. Эта ментальность также выражается в нашем желании обращаться с людьми так же, как мы выучились обращаться с вещами. Мы рассматриваем друг друга как инструменты, подлежащие формированию и манипулированию, словно люди – это тоже вещи»[28]

. В поведении, руководимом исключительно схемой «средство – цель», другие люди суть средства для какой-то цели – во многом подобные вещам, которые служат той же задаче (сырью, транспортным средствам и пр.). Поведение, руководимое схемой «средство – цель», стремится сделать других людей «вещеподобными»; то есть стремится лишить других людей выбора и – тем самым – сделать их не субъектами, а объектами действия.

Поэтому в свободе – в ее современной версии, привязанной к капитализму, есть принципиальная двойственность. Эффективность свободы требует, чтобы какие-то другие люди оставались несвободны. Таким образом, свобода, в ее современной экономически определенной форме не отличается от своих до-современных применений с точки зрения ее социально-реляционного содержания. Она, как и прежде, селективна. Действительно достичь ее (а не просто философски постулировать) может лишь часть общества. Она составляет один полюс в отношении, которое своим вторым полюсом имеет нормативное регламентирование, ограничение и принуждение.

Эта ключевая черта современной свободы обычно утаивается в философских обобщениях опыта, который в действительности ограничен привилегированной категорией людей. Сознание господства над собственными обстоятельствами (господства, неизбежно достигаемого ценой чьего-то подчинения) артикулируется как коллективное достижение человечества; целесообразное, учитывающее эффективность, руководимое разумом поведение отождествляется с рационализацией общества как такового. В результате делаются скорее мистифицирующие, нежели проясняющие утверждения о достижениях неконкретизируемого «человека» – хорошим примером которых может послужить следующее: «Господство над миром, или по крайней мере потенциал к нему, пришло к человеку благодаря рационализации. Люди заменили Бога, став господами своей судьбы»[29]. Оставлено без уточнения, являются ли «люди», заменившие Бога в качестве господ, и «люди», чья судьба теперь попала под господство, одними и теми же людьми.