Свобода

Читатель, видимо, заметит значительное сходство между двухъярусной моделью рационального общества в теории Вебера и картиной рационального общества, нарисованной Иеремией Бентамом в притче «Паноптикон». Каждая модель скреплена строгим разделением двух различных, но взаимодополнительных принципов организации, каждая совмещает свободу и несвободу как одинаково необходимые составные части и каждая обходится без «духовного единства» вроде «приверженности общим ценностям», полагаясь на предполагаемую эгоистичность индивидов как на достаточное условие своего правильного функционирования (недостаточно сильно подчеркивалось, что «легально-рациональная легитимация власти», которую Вебер постулировал для современного, рационального общества, – это смертный приговор традиционному образу легитимации как набору самостоятельных убеждений и ситуаций политического выбора). В обеих моделях селективно распределенная индивидуальная свобода рассматривается в первую очередь в качестве функционального фактора, обеспечивающего рациональность системы как целого. Свобода служит планированию и применению тех принуждений, которым доверено стимулировать желательное (благотворное, полезное, эффективное) поведение на всех уровнях системы.

3

Выгоды и издержки свободы

Желание свободы возникает из опыта угнетения, то есть из чувства, что ты не можешь уклониться от действия, которое ты предпочел бы не совершать (или не можешь воздержаться от его совершения, не подвергаясь риску наказания, которое еще более неприятно, чем подчинение исходному требованию), или же из чувства, что ты не можешь сделать то, что хотел бы сделать (или не можешь сделать это, не подвергаясь риску наказания более болезненного, чем воздержание от данного действия).

Иногда можно локализовать источник угнетения в людях, которых ты знаешь, – тех, с которыми ты вступаешь в прямой коммуникативный контакт. Маленькие, тесные группы, которые люди образуют или в которые входят добровольно – надеясь избежать тягостных правил и формальных образцов «публичной жизни» и тем самым сложить оружие, расслабиться, дать выход истинным чувствам, – могут скоро превратиться в самостоятельные источники угнетения. По словам Баррингтона Мура – младшего:

«Общий опыт показывает, что среди тесных групп и даже любящих пар дружеская теплота может со временем превратиться в крайне интенсивную враждебность. Опека может превратиться в угнетение. Одна из причин такой трансформации – попросту скука и пресыщенность. Другая… – разрушение кооперативных отношений»[33]

.

В нашем собственном сложном, функционально разделенном обществе потребность в «дружеской теплоте», которую могут предложить только тесные группы или пары, видимо, сильнее, чем прежде. Однако выше и вероятность того, что такие группы превратятся в новый и зловещий источник угнетения. Группы перегружены ожиданиями, которые фактически невозможно удовлетворить и которые, оказавшись обмануты, ведут к взаимным упрекам. В цитированной выше работе Никлас Луман возводил такую перегруженность современных близких отношений к тому факту, что теперь у любящего/любимого партнера люди ищут одобрения и «социального подтверждения» своей индивидуальной идентичности.

В других случаях опыт угнетения может быть диффузным, «не локализуемым», не идущим из какого бы то ни было явного источника. Человек чувствует, что с ним плохо обошлись, но не видит никого конкретно, кого можно было бы обвинить, не считая анонимных «их» (которые просто служат псевдонимом нашего незнания). Эту общеизвестную трудность в локализации виновников многих очевидных несправедливостей Джон Лакс объясняет «медиацией действия» – тем, что в сложном обществе с многомерным и досконально разработанным распределением труда инициатива и фактическое осуществление большинства действий редко совпадают в одном лице; как правило, имеется длинная социальная дистанция между приказом и его исполнением, между планом и его реализацией, дистанция, заполненная многими людьми, каждый из которых очень слабо осведомлен об исходном намерении и конечном назначении той деятельности, в которую вносит свой вклад (альтернативным способом размышления об «опосредованном действии» было бы использование категорий «протяженных цепей зависимости», которые, согласно Норберту Элиасу, характеризуют наше современное общество): «Примечательно, что мы вполне способны распознать дурной поступок или грубую несправедливость, когда мы их видим. Нас поражает, как же они могли случиться, если каждый из нас совершал лишь безобидные поступки. Мы ищем кого-то, кого могли бы обвинить, ищем заговоры, которые объяснили бы то, что нас ужасает. Трудно признать, что часто нет ни лица ни группы, которые бы планировали или осуществили все это»[34].