Свои чужие люди

– Как тебе скажешь? Ты бы поверила? Медиум, говоришь? Нани говорила, что точно не знает, когда и кем ты станешь. Может, гадать будешь или лечить. Сила, она говорила, есть. Значит, те сны…

– Похоже, в меня вселяется душа девочки, жившей в этой комнате.

– Это происходит тогда, когда ей, душе, что-то нужно от мира живых, – пояснила Катя уверенно.

– Да. То же мне сказала и Ядвига, экстрасенс из лесной школы. Ты слышала о школе Агнессы Бауман?

– Нет.

– Это по той же дороге, что и Заречье. Там воспитываются, а точнее, перевоспитываются подростки. С криминальным прошлым девочки. Меня туда отвез Беркутов, следователь, я тебе о нем говорила. Мы с Марининым в тот день к Нани ехали, а ее на даче не оказалось. Я позвонила, а у вас тут… Вот он и предложил заехать в школу. А у Вити там внук сейчас, Беркутов туда его и определил. Господи, я как в рай попала! Такой покой… Ядвига то ли в гипноз меня ввела или еще как, только я сама себя ощущала девочкой-подростком. Видимо, той, что и в своих снах. Словно по-настоящему все происходило. Ядвига потом сказала, что и разговаривала я голосом той девочки. И у меня там, в том мире, был кто-то, кого я очень любила.

– Мужчина?

– Брат скорее. Не знаю… Мне было лет десять, потом чуть старше. Потом четырнадцать. Так, эпизоды, не целостная картина. Но ярко, реально как-то. Со всеми ощущениями, болью, любовью. Да, я любила своего брата, безумно, преданно. А он… Он был любимцем родителей, я знала. Но ко мне относился очень хорошо. – Алевтина задумалась, точно опять погружаясь в мир своих грез.

– И что дальше?

– Дальше? Нет, ничего. Она, Ядвига, все остановила. Сказала, что хватит, сил много потрачено.

– А сны? Еще были дома?

– Только сегодня ночью. Кать, мне страшно. Мне кажется, что я – или эта девочка – схожу с ума. И для этого есть какая-то причина. Очень серьезная причина. А тут еще кто-то ко мне в комнату залез в мое отсутствие, печку разобрал. Это уже в нашей действительности. Тайник там был: вынимаешь два кирпича, а там – ниша.

– И?..

– Пустая. Я точно помню, что во сне однажды туда что-то положила. Видимо, тот, кто залез ко мне, знал точно, где искать, и нашел.

– Жаль! А вдруг что-то ценное?

– Вряд ли. По моим ощущениям – скорее что-то личное. Может быть, вещицы какие, безделушки. Девочка все же!

– Все равно интересно было бы посмотреть, что там! А сегодня что было?

– Я уже давно поняла, что у нее что-то отняли. Только что именно? Разлучили с братом? Но даже если они близнецы, это не смертельно. Рано или поздно брат все равно бы завел семью, девушка вышла бы замуж. Они бы расстались, это неизбежно. Нет, здесь что-то другое! Понимаешь, Ядвига меня погружала в прошлое, в последовательное прошлое: детство, отрочество. А во сне я только в одном каком-то времени. Я, кажется, все еще девочка, но больно, как взрослой. Не знаю, как объяснить… Потеря не игрушки или перстенька любимого, а живая потеря, человеческая. И каждый раз происходит примерно одно и то же. Словно зациклилось!

– Видимо, именно это и не дает успокоиться душе!

– Да, я тоже так думаю. Я попрошу Беркутова опять отвезти меня к Ядвиге. Я уверена, еще один сеанс, и я все пойму.

– Так звони!

– Сейчас?

– Звони, звони, а я скоро вернусь, – Катя протянула Але ее телефон и вышла из кухни.

– Егор просил приехать к нему домой часам к шести. Вернулся из Германии Карташов, историк. С очень интересной информацией о семье Эмилии Фальк. Той старушки, которая завещала нам свою квартиру, – сообщила она возвратившейся чуть позже Катерине.

Глава 48

Поляков вдруг понял, что никогда ее не вернет. Никогда! Что бы он теперь ни предпринимал. Да и что он мог совершить такого, чтобы она могла сказать: «Ты мне нужен, Поляков»? Он пришел к ней утешить, а ушел, читая в ее глазах жалость к себе. Эта жалость появилась у нее в тот момент, когда она перехватила его взгляд. А он смотрел на фотографию ее сына. Ее и Голода. Копии Голода. И не мог совладать с собой. Вздрогнул, отвел глаза. А потом в ее глазах появилось сожаление. Нет, жалость.

Он попросту сбежал. Собственно, его своим звонком спасла Алевтина. Катя попросила сходить за вином, он с радостью за это ухватился, а потом ретировался. А она еще, явно из вежливости, предложила выпить с ними. И вежливость эта была не чем иным, как проявлением все той же жалости. Поляков так понял.

Вот сейчас бы он выпил. Нет, сейчас он бы напился. Даже зная, что это уже точно будет концом. А что, собственно? Он – тихий пьяница, как его однажды назвала Алевтина в разговоре с Марининым. А Поляков услышал, притормозив в этот момент у приоткрытой двери. И в тоне Алевтины сквозила жалость.

Когда, в какой момент жизни он стал таким? Наверное, это его сущность. Послушный малыш, послушный ребенок, подросток. И только любовь к Кате сделала его свободным и сильным. Любовь отняли – опять послушный сын при матери.