Своя Беда не тянет

Я вдруг заметил, что Элка на водительском сиденье, я — на пассажирском, но руль почему-то у меня. Я рассмеялся, ну и задам я завтра десятому «в»! Все вернут на свои места.

— А ничего твоя «селедка» бегает! С места сотню рвет. Давай, махнем не глядя! Ну, ни фига себе — кожаный салон!

— Кожаный? — удивился я.

— Ни одной дырочки! Обивка как с завода. Давай, я твоим охламонам свою тачку подгоню, пусть тюнингуют!

— Это все Вован, пакостник, из моего десятого «в»…

Молоденький, игрушечный гаишник прыгнул на дорогу и взмахнул своей смешной, фаллической штучкой в черно-белую полоску. Меня задушил приступ хохота. Ну, чего он прыгает и машет маленьким таким и полосатым? Дать ему в рыло, нет, на лапу — сотню, две; пусть не бегает, не машет, а сидит в тепле и из горла хлебает пиво.

— Тпр-рр! — скомандовала Элка, натянув какие-то поводья. — Командир голосует.

Я тормознул, поймав обочину. Включил «аварийку», но заработали почему-то дворники. Они плавно и мягко поехали по стеклу, будто им не двадцать лет и у них не старая резина. Нащупав документы в кармане, я удивился: и зачем они мне? Я здоровый, сильный, веселый пес. А зачем собаке паспорт? Тем более права.

— Гав, — сказал я.

— Мяу, — ответила Элка и, согнувшись от хохота, с треском вписалась головой в бардачок.

Я взял документы в зубы и, виляя лохматым хвостом, на четвереньках выскочил навстречу смешному парню в погонах со шлагбаумом в руке. Я поскакал к нему как к верному хозяину, который дал мне команду «апорт».

— Езжайте, товарищ инвалид, езжайте! — заорал парень и замахал мне руками. — Это я не вас тормознул!

Я поскакал обратно, отметив, что четыре лапы удобнее, чем две.

Выключив дворники, я тронулся с места.

— Нет, ну ты какой инвалид? — привязалась Беда.

— У меня блохи, — пожаловался я.

— Черт, значит и у меня тоже, — погрустнела она и левой ногой попыталась почесать за ухом.

Здорово, что охламоны переставили руль. Он не достался Элке.

* * *

Дверь сарая была открыта. Ее трепал холодный ветер, и я почувствовал, как сердце провалилось в желудок, потом ниже, ниже, и, наконец, оно запульсировало в пятках.

— Дверь открыта, — сказала Беда, будто я был инвалид по зрению.

Я вдруг остро осознал, что за меня не вступятся добрые тети из Общества защиты животных, что я не пес, а тип с подмоченной репутацией, двумя именами и чужим пистолетом под своей кроватью.

Я помчался в сарай.

Я не думал, что мое нехитрое хозяйство можно так разгромить. Самодельный шкаф был открыт и болтался на одном гвозде. Пустые банки из-под кофе, стаканы, вилки, ложки, пара тарелок валялись на полу, газета, выполнявшая роль занавески, содрана, таз почему-то на столе, умывальник сорван с крючка, ведро перевернуто и даже пианино отодвинуто от стенки. Одеяло я нашел под столом.

Я кинулся к лежаку. Доска в полу, служившая крышкой для тайника, была отодрана. Пистолета не было. «Макаров» исчез, и не было смысла искать, не завалялся ли он где-нибудь среди тарелок. Я окончательно понял, что я не собака и ближайшие лет десять буду кормить не блох, а тюремных вшей.

— Вот это шмон! — удивилась Беда. — А ты говоришь — не он. Хорошо твой бомж повеселился. Отрыл «Макаров», грохнул этого Грибанова и смылся. Черт бы побрал твое человеколюбие!

Дверь заскрипела, мы вздрогнули, но это был порыв ветра. Ветром в сарай намело снега, и это добило меня окончательно — мне показалось, что жизнь моя разгромлена, как и мое жилище.

— Телефон, — еле слышно попросил я.

— Те-ле-фон! — громко позвала Беда, и ее вопль полетел в школьный двор.

Я испугался и плотно закрыл дверь.

— Обкурилась, — цыкнул я на нее, залез к ней в карман и вытащил мобильный.

Честно говоря, я не очень хорошо понимал, что собирался сделать. Звонить в милицию и сообщать, что меня обокрал бомж, которого я поселил у себя? Причем, единственное, что он взял — это мой любимый, заряженный тремя боевыми патронами пистолет Макарова, который я незаконно храню под кроватью?

Беда смотрела на меня с любопытством.

— Ты куда? — спросила она, глядя, как я тыкаю кнопки.

— В милицию.

— Обкурился! — она попыталась вырвать телефон, но силенок у нее не хватило.

— Грачевскую! — крикнул я в трубку.

— Слушаю.

Я не ожидал, что Ритка так быстро ответит, и растерялся.

— У меня проблемы, — выпалил я.

— Знаю, вся уголовка на ушах, — ответила Ритка. — Твой Возлюбленный уже во всем признался.

— В чем он признался? — заорал я, теряя над собой контроль.

— В убийстве Игоря Грибанова. Оружие у него нашли. Экспертизу уже сделали — отпечатки, все такое… Грибанов убит из его оружия.

— Какого оружия? — прошептал я.

— Пистолет Макарова. Глеб, какого черта ты впустил этого бандита в свой сарай?!

Черт, когда дело плохо, они никогда не путают мои имена.

— Где он сейчас?

— В «нолевке» сидит, — вздохнула Ритка. — Его привезли пару часов назад. Пока экпертиза, то, се… Минут через двадцать поведут на допрос. Глеб…

Я нажал отбой. И как послушный мальчик рассказал Беде все, что сказала мне Ритка.

— Ну, и как поживает твое человеколюбие? — ехидно спросила Беда, застилая одеялом лежак и усаживаясь на него с ногами. — Кошки на душе не скребут? Мяу?