Сволочь

После этого в разговор встревал Артурчик, на ходу сочиняя фантастические истории о похищенных им горных красавицах.

— Ты о сернах? — переспрашивал его Глеб.

— Каких сэрнах?

— О турецких серных банях, конечно.

— Сам иди в баня! — вскакивал Артурчик. — Я нэ турок, я осэтин!

— Помню, Артурчик, помню, не режь меня, джигит, кинжалом, — Глеб клал Артурчику руки на плечи, усаживая его на место, и поворачивался к молчавшему Андрюхе:

— А ты, богатырь из уральской деревни, скольким коровам голову вскружил?

— А в торец? — привычно откликался Андрюха.

— Да ладно, не скромничай, небось, табунами за тобой бегали?

— Это лошади ходят табунами. А коровы стадом.

— Извини, Андрюха, вижу, что насчет коров я погорячился, — Глеб прижимал руки к груди. — Так за тобой, говоришь, лошади бегали?

— Сам ты лошадь, — мрачно огрызался Андрюха.

— Сражен уральским остроумием, — поникал головой Глеб. — Что, братья-любовнички, не хлебнуть ли нам по этому случаю бражки? За жен Урала и Кавказа и за тот забор, через который наш киевлянин наловчился прыгать и наводить порчу на местных дев.

Во время одной из самоволок мы с Аней рассорились вдребезги. Ругались мы с ней часто, и всякий раз по самым ничтожным поводам. На сей раз причиной стало то, что она попросила нарисовать ее портрет. Вернее, попросила так, словно милостиво позволила. Она была несколько преувеличенного мнения о своей внешности и считала, что всякий художник почтет за честь изобразить ее персону. Я согласился, мельком заметив, что портреты не рисуют, а пишут. Она возразила, что не мне, киевлянину, учить ее, москвичку, говорить по-русски. Я разозлился и — каюсь — сказал кое-что интересное о Москве в целом и о москвичках в частности. В ответ последовала длинная тирада, в которой Киеву досталось больше, чем в свое время от орд Батыя. Мне же было объявлено, что я провинциальная сволочь и козел.

— Если женщина называет мужчину козлом, значит, ей не удалось сделать из него барана, — отрезал я.

— Господи, мужчина нашелся! — возмутилась она. — Да у меня такие мужчины были, какие тебе и не снились.

— А откуда ты знаешь, какие мужчины мне снятся? — хмыкнул я.

— Идиот, — сказала она. — Просто идиот.

На этой светлой ноте мы и расстались. Я шел в сумерках по зимнему гарнизону, приятно преображенному свежевыпавшим снегом, который скрыл на время убожество растрескавшегося асфальта и налип на голые ветки деревьев и похожие на каски колпаки фонарей. Из фонарей, к счастью, горел только каждый третий, и большую часть пути я проделал в декабрьской полутьме, оберегавшей меня от непредвиденных встреч.

— А ну, стой, солдат! — раздалось у меня за спиной.

Я машинально оглянулся. Шагах в тридцати вырисовывались трое патрульных — офицер и пара солдат. В голове моей мелькнула сумасшедшая мысль, что это Аня из мести вызвонила патруль и пустила по моему следу. Я отмел эту нелепость и зашагал быстрее.

— Стой, солдат! — повторил офицер. — Стой, сука, стрелять буду!

— А ты в движущуюся мишень попади! — крикнул я и пустился бежать.

— Товарищ капитан, — прозвучал ленивый голос одного из солдат, — а вы стрельните. А то все ходим, ходим… Скучно!

— Я те стрельну, Голованов, — прорычал в ответ офицер, — я те так стрельну, что у тебя часть фамилии отвалится. Бегом за ним!

Не знаю почему, но мне вдруг стало весело. Идиотская ссора с Аней, затем этот патруль, бегущий за мной по заснеженному дальневосточному гарнизону, — все это больше походило на кино, чем на действительность. Я настолько ощутил себя героем фильма, что очередная идиотская мысль, пришедшая мне в голову, не встретила там никаких возражений. Я остановился, нагнулся, зачерпнул снегу, слепил из него тугой ком и с криком «Ложись!» швырнул в преследователей. Те, словно кегли, попадали на землю. «А вот теперь беги, и как можно быстрее, — посоветовал я сам себе. — После такого подарочка он точно озвереет и шмальнет в тебя».

Я помчался, оставляя на снегу следы, но впереди уже чернела асфальтом дорога, за которой тянулась ограда нашей части. Пробежав по асфальту несколько десятков метров, я кинулся к просевшему забору, перемахнул через него, едва не запутался в шинели, и, не останавливаясь, припустил в сторону клуба.

— Ну как? — привычно поинтересовались мои друзья.

— Не хочется хвастать, — ответил я, переводя дух, — но вступить со мной в контакт сегодня хотели не одна, а многие.

— Она что, подружек позвала? — оживился Глеб.

— Не знаю, — ответил я. — Я даже не совсем уверен, что они ее подружки.

— Сколько их было?

— Трое.

— Симпатичные?

— Понятия не имею. На них были шинели и ушанки. Да и темновато было, чтобы разглядеть их прелести.

— Эй, — изумился Артурчик, — какие шинелы-ушанки?

— Да как у тебя. А на одной даже портупея.

— Интэрэсно, слушай! — сказал Артурчик.

— Хочешь познакомиться? — спросил я. — Прыгай через забор, может, они там еще ходят.

— Точно?

— Сто процентов. Я им так понравился, что они до сих пор мечтают меня увидеть.

— Артурчик, — сказал Глеб, — не ходи к ним. Я этих подружек знаю. Они умеют любить исключительно на гауптвахте и, как выражается наш старлей, в особо извращенной форме.