Сволочь

— Молодой человек, вы что, не понимаете? — Буфетчица повысила голос. — Продаем только в разлив. Вынос строго воспрещается.

— Это вы не понимаете, — сказал я. — Здесь, в этом дворце, находится самая удивительная, не считая, конечно, вас, женщина на свете. Одного ее взгляда достаточно, чтобы укротить бешеного леопарда. И вы предлагаете мне поставить перед ней шампанское или коньяк, разлитые в граненые стаканы? Да я со стыда сгорю. Хорошо, если вы при всей своей прелести такая бесчувственная, налейте мне коньяк и шампанское в две хрустальные вазы и продайте вместе с ними.

— У нас нет хрустальных ваз, — сказала буфетчица, с любопытством взглянув на меня и улыбнувшись уголком рта.

— Вот видите! У вас нет хрустальных ваз, а у меня нет денег, чтоб их купить. Но я пытаюсь сделать невозможное. Так попытайтесь же и вы — и продайте мне коньяк и шампанское в бутылках. А я помолюсь, чтоб этот ваш маленький грех перед начальством считался благодеянием перед человечеством.

— Ты тоже из этих… из артистов? — спросила буфетчица, улыбнувшись другим уголком рта.

— Что вы, где уж мне. Я. я почтальон. Если вы дадите мне ваш адрес, я круглый год буду приносить вам поздравительные открытки. Вас как зовут?

— Надя.

— Надя. Наденька… Какое замечательное имя! Оно вселяет в меня надежду. Не обманите же ее, продайте мне бутылку коньяка и бутылку шампанского.

Надя покосилась на дверь.

— Ладно, — сказала она. — Тару потом вернешь. Только давай по-быстрому.

Она упаковала бутылки в пластиковый пакет, я расплатился и, не удержавшись, перегнулся через прилавок и поцеловал ее в щеку.

— Но-но, — сказала Надя, впрочем, не отстраняясь. — Побереги поцелуйчики для этой своей. укротительницы леопардов. Почтальон, — хихикнула она.

В это время двери распахнулись, и в уютный интим буфета валом повалила публика, насытившаяся зрелищами и жаждавшая хлеба. Меня мигом оттерли от прилавка. Расцветшая и понежневшая на мгновение Надя сразу потускнела и огрубела, в ее жестах и осанке появилось что-то профессионально отчужденное и хамоватое, а в голосе зазвучали пронзительные, как скрип колодезного ворота, нотки:

— А ну, не напирайте там! Прилавок хотите сломать? Что вы мне свои деньги суете, не видите, я еще человека не обслужила. Как дикари, честное слово!

Я отошел от прилавка с заветным пакетом в руках и какой-то грустью внутри. Впрочем, долго грустить мне не пришлось, поскольку в буфет нагрянули мои приятели.

— Ну, — требовательно поинтересовались они, — как мы выступили?

— Бесподобно, — ответил я.

— Так-так. Мы, значит, бесподобно выступили, а цветы Люсьене?

— Она все-таки женщина. Когда вы станете женщинами, я вам каждый день по букету дарить буду.

— Говорят, ее леопардиха чуть тебя не загрызла?

— Врут, — ответил я. — Как она могла меня загрызть, если у нее зубов нет?

— Что значит — нет зубов? — опешили мои друзья.

— Нет значит нет. Люсьена сама ей спилила зубы из соображений безопасности. А когда выпускает Зосю на сцену, надевает ей бутафорские, чтоб впечатление не портить.

— Какая беспардонная брехня!

— Не верите — спросите у Люсьены. Да вы просто суньте ей руку в пасть и пощупайте. Шпон, картон и пенопласт. Только не проболтайтесь никому, а то Люсьена меня убьет. Где она, кстати?

— Леопардиха?

— Да к черту леопардиху. Люсьена где?

— Наш мальчик, кажется, влюбился, — залыбились мои друзья. — В гримерке она, где ж ей еще быть. Да наплюй ты на нее, это ж не приведи Господи что за стерва. И старше тебя лет на десять. Поехали, отметим наше выступление.

— Вы езжайте, — сказал я, — а я потом подъеду.

— Когда?

— Денька через два. Или сколько там еще конгресс продлится?

Друзья мои только головой покачали.

— Смотри, не погибни на этой неравной войне. Люсьена пленных не берет. Что написать на твоем похоронном венке?

— «Павшему герою от скорбящих идиотов». Запомните меня молодым и идите к черту.

Мы нежно распрощались, и я отправился искать Люсьенину гримерку. Оживление за кулисами улеглось к тому времени до полного штиля, артисты либо разбрелись, либо разъехались по домам и гостиницам, и лишь в одном из закутков мне удалось обнаружить двух рабочих сцены. Они расположились у пожарного щита, дымя папиросами и потягивая портвейн из пластиковых стаканчиков, на свой лад отмечая окончание первого дня конгресса.

— Привет, упыри, — сказал я.

— Здоров, циклоп, — ответил они.

— Чего это «циклоп»?

— А ща в глаз за упырей получишь… Портвейну хош?

— Не, — ответил я, — спасибо. У меня снаряды помощнее. — Я звякнул пакетом. — Люсьену Тамм не видели?

— Где там? — не поняли они.

— Ну, здесь где-то.

— Так там или здесь? Че ты нам по ушам ездишь? Пьяный, что ли?

— Ага, — ответил я. — Я всегда пьяный.

— Уважаем, — одобрительно кивнули они. — Портвейну хош?

— Не хочу, — ответил я. — Вы что, Люсьену Тамм не знаете? Ну, фокусница с леопардихой.

— А! — сказали они. — Сучка с кошкой. Знаем. Ее кошак, говорят, сегодня какого-то психа лохматого сожрать пытался.

— Лохматый псих — это я.

Рабочие с интересом поглядели в мою сторону.

— Уважаем, — заявили они. — Портвейну хош? По такому делу.

— После, — сказал я. — Так где Люсьену найти?