Сволочь

— Все-таки я укротительница. Мало ли что мне в голову придет… Вдруг я заставлю тебя прыгать через обруч?

— Горящий?

— Не исключено.

— А голову мне в пасть не положишь?

— Это ты суешь свою нелепую юную голову мне в пасть. Не боишься, что откушу?

— Нет, не боюсь. Откусывай. По-моему, боишься именно ты.

— Я? — Люсьена как-то уж чересчур по-актерски вскинула брови. — Маленький, а ты не сошел с ума? Чего мне бояться? Под статью о совращении малолетних ты уже не подходишь.

— Ты полюбить боишься, — ответил я. — Показаться слабой и глупой боишься. Так и путешествуешь из города в город со своей Зосей, ночуешь по гримеркам, а когда не можешь уснуть, слушаешь, как в соседней комнате в клетке ходит из угла в угол и тоскливо рычит твоя леопардиха.

— Пошел вон отсюда, — сказала Люсьена Тамм.

— Не пойду.

— Хочешь, чтобы я выпустила Зосю?

— Выпускай.

Люсьена взяла с гримерного столика бутылку коньяка, налила себе полстакана и выпила залпом.

— Откуда ты взялся на мою голову? — проговорила она. — Тебе перепихнуться не с кем? Сверстниц не осталось? Или захотелось поопытней и поискушенней? Эдипов комплекс проснулся?

— Дура, — сказал я.

— И это все? Куда подевалось твое остроумие? Скукожилось и спряталось? Я люблю остроумных мужчин. Помню, был у меня один остроумец, постарше тебя, естественно, так тот, натягивая презерватив, говорил своему «дружку»: «Защищайтесь, сударь!» А ты своему что говоришь?

— А ты действительно стерва.

— Ты называешь своего «дружка» стервой? Какое тонкое извращение. Почему ты не пьешь? Хочешь, чтоб я одна напилась?

Я налил себе.

— Больше, больше наливай! Все мои мужчины пили много, а после прощания со мной вообще спивались.

— Громче, — сказал я.

— Что?

— Громче об этом кричи. Тогда, может, сама поверишь.

— Какой же ты милый, когда сердишься. Говоришь зло, по-взрослому, а краснеешь, как ребенок. Тебе точно двадцать четыре?

— Ты сама как ребенок, — ответил я. — Хвастаешься, врешь, корчишь из себя прожженную стерву. Придумала себе идиотскую роль и шагаешь с ней по жизни, воя от одиночества. Продолжай играть.

Я направился к двери.

— Ты куда, дурачок? — Голос Люсьены внезапно понежнел.

— Домой, — буркнул я. — Или в гости. Мне, слава Богу, есть куда пойти.

— Так ведь метро закрыто.

— Такси возьму.

— А деньги?

— Обойдусь. Пока буду ехать, расскажу таксисту свою историю. Он меня поймет, посочувствует, стукнет разок монтировкой и отпустит без уплаты. «Ползи, — скажет, — братишка. Тихо-тихо ползи по склону Фудзи».

— Не надо никуда идти. — Люсьена подошла ко мне и обвила мою шею руками. Взгляд ее стал обволакивающе мягким, а губы чувственными и по-детски беззащитными.

— Затеяла новую игру? — попытался усмехнуться я, чувствуя, как кровь приливает к каждой клеточке моего тела.

— Наоборот. Игры закончились. Я была укротительницей, а теперь я просто женщина. Мы оба и укротители, и звери. Маленькие глупые зверушки. Давай станем людьми. Поцелуй меня.

Я поцеловал — сперва робко, потом нежно, а затем нежность моя куда-то ушла и появилась совершенно необъяснимая свирепость — маленькая глупая зверушка внутри меня не хотела становиться человеком. А потом она вдруг утихомирилась и сделалась совсем ручной. Но это случилось уже глубокой ночью, когда луна, нагло пялившаяся в окно гримерки, проплыла мимо, а пружины плюшевого дивана умолкли, и стало слышно, как за стеной, в кладовке, тоскливо рычит леопардиха, царапая когтями пол и грызя прутья клетки.

На следующее утро Люсьена чуть ли не пинками прогнала меня домой, заявив, что за несколько часов моего отсутствия ничего с ней не случится, а мне не повредит, если я немного посплю, поем и прихвачу из дома зубную щетку. Эта зубная щетка меня почему-то успокоила.

— Ты права, — сказал я. — Чистые зубы — чистые отношения. У каждого человека должна быть своя зубная щетка и губная гармошка.

Дома я почувствовал себя неуютно. Ни спать, ни есть мне не хотелось. Я попробовал почитать, но обнаружил, что читаю мимо строк. Тогда я принял душ, сварил кофе и вышел на балкон с чашкой и сигаретой. Выпив кофе и докурив, я почувствовал себя еще неприкаянней. Трудно было находиться отдельно от собственных мыслей, а мысли мои были явно не дома. Я сложил в сумку кое-что из вещей, не забыв про зубную щетку, взял побольше денег и поехал в центр. До начала второго дня конгресса оставалось часов пять. Я погулял по центру, чтобы отвязаться от мыслей, которые норовили увести меня в сторону Октябрьского дворца. Мне не очень-то хотелось, чтобы Люсьена сочла меня окончательно и бесповоротно укрощенным. Я бесцельно бродил по вязи улочек, убеждая себя, что наслаждаюсь теплым майским деньком, цветением каштанов и облупившимися фасадами зданий.