Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2

Я поперхнулся.

– Года два… три? О чем ты только думаешь?..

Поликсена неприятно усмехнулась.

– Нет – это о чем ты сам думаешь, хотела бы я знать! Что ты собираешься сказать царице? И почему тянешь время?

Я долго смотрел на жену, ощущая застарелую злость, точно давнюю рану: я понимал, что такую, как она, уже не переделаешь… Потом я спросил, очень спокойно:

– Ты осознаешь, что это измена?

Поликсена помолчала, сжав губы, – а потом сухо ответила:

– Ты так боишься слова «измена» – всегда боялся! Все это только слова, особенно сейчас! Неужели для тебя они значат больше, чем я и дети?..

Я промолчал. Но, оставшись один, я вышел во двор и, присев на поленницу, снова крепко задумался о том, как нам быть: время истекало, в этом Поликсена была права. И я спрашивал себя – так ли это постыдно перед лицом богов, остаться здесь и служить карийской царице, которая всей душой на стороне Ксеркса? И действительно ли это означает – предать дело греков?..

Разве оно существует – разве оно не химера, это общеэллинское дело? Одни полисы готовы сражаться с персами до последней капли крови; другие заключают с ними союз, потом ссорятся – а назавтра опять готовы на уступки… Я был исторгнут из эллинского общества – но ведь я никогда к этому обществу и не принадлежал!

Конечно, такая изощренная логика не всегда помогает в вопросах чести. Родись я спартанцем или афинянином, мне не было бы ни прощения, ни оправдания!

Однако уже славный отец мой был метэком3, а я даже в Линде не успел получить гражданство, покинув Родос семнадцатилетним. Этот полис не был для меня домом, где рождались и умирали мои предки, отечеством, которому я был бы обязан всем, – только местом, где я провел детство.

Я встал, раскинув руки, и соленый ветер хлестнул по лицу и раздул мой зимний плащ, как парус. Снова напомнив себе, что я человек, не имеющий родины, я ощутил свободу – и нестерпимую тоску…

Не пора ли пустить корни в земле, которая оказалась добра к нам?

Я медлил с принятием окончательного решения. Однако Артемисия время от времени приглашала меня во дворец и советовалась со мной по разным вопросам. Царица была достаточно мудра, чтобы не торопить меня… и, похоже, разговоры со мной доставляли ей удовольствие. Как я и ожидал, Артемисия много расспрашивала меня о моей знаменитой бабке, своей предшественнице, – которая знавала персидских царей, когда они еще только покоряли Египет, не помышляя об Элладе. Я даже пожалел, что мало знал бабку Поликсену и у меня с собой нет свитков, оставленных ею в наследство.

Иногда я по доброй воле развлекал Артемисию музыкой. Могу сказать без ложной скромности – теперь, когда это больше не было моей повинностью, и, возможно, благодаря пережитому мною мой талант очень развился.

Артемисия несколько раз приходила взглянуть на моих детей: особенное внимание она проявляла к своей маленькой тезке, спрашивая о здоровье девочки. Я, в свою очередь, познакомился с сыном царицы Писинделом.

Увы, в его наружности и поведении следы кровосмешения проступали еще явственнее, чем в облике моей падчерицы: царевич был мал для своего возраста, бледненький и щуплый, с большой головой. Он говорил медленно и с трудом, хотя, похоже, был смышлен. Однако я уже не удивлялся тому, что царственная мать большую часть времени прячет его от людей.

Фарнак опять приехал через месяц – вместе с Нестором! Мальчику холод, похоже, пошел только на пользу: он разрумянился, покруглел и окреп – должно быть, целыми днями резвился на воле, как спартанские дети до того, как их отдадут в агелу. Я был бы очень счастлив и горд обнять Нестора как отец: но лишился этого права. И, наблюдая за ним и Фарнаком, я исподволь начал склоняться к мысли, что разбойник стал мальчику лучшим отцом, чем был бы я…

Вот только будет ли у моего сына мать? И какой окажется мачеха, когда Фарнак женится, – ведь он, конечно, однажды остепенится, ему уже скоро тридцать! И к чему приведут его шашни с царицей?

Любуясь Нестором, я вспомнил царевича Писиндела… И внезапно я догадался! Вот о каком «счастливом будущем» для Нестора говорил Фарнак тогда, в Вавилоне!

Фарнак был дерзок без меры: я понял, что он надеется получить в жены саму царицу и дать ей другого, здорового и полноценного, наследника – а возможно, даже думает убедить Артемисию сделать своим преемником Нестора, в обход ее собственного сына!..

Он совсем не знает женщин и матерей, если рассчитывает на такое, подумал я. Или, наоборот, Фарнак знал женщин слишком хорошо?

Я не стал делиться с Поликсеной этими подозрениями; хотя, скорее всего, она разгадала намерения брата и без моей помощи. Они не раз говорили о чем-то наедине, и Поликсена после таких разговоров была сама не своя: ее мрачная задумчивость сменялась воодушевлением, а потом она опять погружалась в уныние, но мне ни в чем не признавалась. Возможно, мы с женой теперь скрывали друг от друга одно и то же!

Потом Фарнак уехал. И тогда Поликсена пришла ко мне.