Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2

Когда принесли мой инструмент, я, – как и тогда, когда выступал для Аместриды, – постарался забыть, кого вижу перед собой, и полностью вверить себя Аполлону. Я многое перенял у разных народов, с которыми сводила меня судьба: и я старался выразить чувство прекрасного, радость и боль любви, как это понимали в Элладе, в Персии, в Вавилоне… Только чувства воинов, боюсь, я все еще понимал недостаточно, и мне никогда не удавались боевые пеаны.

Когда я смолк, то увидел в глазах Артемисии слезы.

– Молва о тебе правдива… – произнесла она. – Будет жаль, если такой голос умолкнет слишком рано.

Несколько мгновений мы молчали. Потом Артемисия сделала мне знак удалиться.

– Ступай отдохни. Я позову тебя позже.

Я поклонился и ушел – оставив правительницу Карии во власти дум, от которых зависела моя судьба.

Глава 5

Артемисия позвала меня на другой день, с утра, и объявила свое царское решение: она позволяла мне с моей семьей остаться в Галикарнасе до весны. Это выглядело как благодеяние – и таковым, конечно же, являлось. Вместе с тем, мы оба понимали, что я такой же пленник, как гость. Однако мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться воле царицы с благодарностью.

Вдобавок, это позволяло мне выиграть время. За три зимних месяца могло произойти многое!

Я спросил тогда – полушутя, но желая испытать ее:

– Ты не боишься, госпожа, что Аместрида узнает, кого ты приютила при дворе? Вдруг она сочтет, будто царица Карии переманила меня к себе на службу?

Артемисия рассмеялась. Она и вправду была не прочь поспорить с великой царицей Персиды в своем влиянии на Ксеркса – и, пожалуй, могла выиграть эту битву!

– Я это улажу, Питфей Гефестион. Можешь спать спокойно.

Итак, я со всей моей семьей остался при дворе Артемисии, остался не у дел, – и с каждым днем мой долг перед хозяйкой возрастал. Но я не заговаривал о плате, понимая, что это прозвучит нелепо и только рассмешит царицу, если не оскорбит. Многие придворные жили за счет казны, нисколько не стесняясь этого; меня же отчасти извиняло положение гостя.

На некоторое время Артемисия словно бы забыла обо мне – царские обязанности почти не оставляли ей досуга. Я же отдыхал, приводя в порядок мои заметки; посвящал много часов жене, детям, музыке. Несколько раз к нам заходил Фарнак – поговорить и проведать Поликсену с малюткой Артемисией. Мне показалось, что отношения его с Поликсеной стали иными: они снова сблизились, но теперь уже – как брат и сестра, которые могут друг другу довериться, но не испытывают плотского влечения. Такая перемена не могла меня не радовать, хотя я не мог сказать, какова настоящая причина – и надолго ли это.

Нам с Поликсеной, конечно же, хотелось увидеть Нестора, узнать, где и как он живет; но я не мог теперь оставить жену и младших детей, да и Фарнак не желал пускать меня в свои владения. У него, как оказалось, было целых два прекрасных поместья в разных концах страны, пожалованных царицей за службу. Фарнак собирался покинуть двор – он со смехом пообещал, что скоро вернется и привезет Нестора повидаться; и мне пришлось удовольствоваться этим.

Через неделю такой размеренной уединенной жизни Артемисия пригласила меня на ужин. Я удостоился этой чести вместе с Фарнаком: подозреваю, что с ним царица встречалась чаще, чем со мной. Поликсену позвали тоже.

Ужин подали в том же зале, только на нас четверых. Похоже, Артемисия привыкла трапезничать с приближенными так же, как я, – сидя и за разными столиками. А возможно, – что вернее, – карийка не желала создать впечатления чрезмерной близости и распущенности, к чему располагают пиршественные ложа, предназначенные прежде всего для мужчин. Я не знаю, часто ли царица задавала пиры; но, скорее всего, на больших сборищах она тоже восседала с неприступностью небожительницы.

Родственников при дворе у нее не осталось; и ей пришлось самой подбирать себе сторонников после скоропостижной смерти мужа. Могу только догадываться, как это трудно для женщины! И по-настоящему Артемисия не была близка ни с кем: как хороший правитель, никому не открывающий своего истинного лица.

При первом нашем свидании она показалась мне суровой, как Артемида или Афина, – и, несомненно, была такой для большинства подданных! Но сегодня, ужиная в кругу доверенных лиц, Артемисия казалась задумчивой, даже мягкой; одета она была в белый ионический хитон с серебряной нитью, придававший ее стройной сильной фигуре что-то девическое, а черные волосы она стянула обычным узлом. Блюда были тоже простые – рыба со специями, зелень, сыр, фрукты.

Сперва мы ели молча, а потом я осмелился начать беседу, задав царице вопрос, ответ на который меня непритворно интересовал. Почему в этом зале так много произведений минойского искусства – амфоры, статуэтки, светильники в виде морских животных? Может быть, для царицы с Критом связаны особенные воспоминания?

Артемисия взглянула на меня широко раскрытыми глазами, точно была изумлена моей дерзостью; а потом улыбнулась.

– Моя мать была критянкой, – сказала она.