Тайна Богоматери. Истоки и история почитания Приснодевы Марии в первом тысячелетии

Если только Господне тело обладает такой природой, чтобы Своей силой и Своей душой удерживаться на влаге, наступать на жидкое, быстро проникать через стены, то как мы судим по природе человеческого тела о плоти, зачатой от Духа Святого? Плоть эта, то есть этот Хлеб, с неба, и Человек этот — от Бога. Конечно, Он имел тело для страдания и пострадал, но не имел природы, способной к скорби (naturam non habens ad dolendum). Ибо особой, только Ему свойственной природы (naturae propriae ac suae) было это тело, которое на горе́ преобразуется в небесную славу, которое своим прикосновением изгоняет лихорадки, которое Своей слюной образует очи[485].

Когда Господь представляется пьющим, вкушающим или страждущим, это не означает, что Он действительно жаждал, алкал или плакал, но Он воспринял обыкновение (consuetudo) нашего тела, чтобы показать истинность плоти. Таким образом, Он отдавал долг не необходимости, но лишь обычаю[486].

Немощи телесной природы не было в природе Его тела, в силе природы которого было изгонять всякую немощь тел… ведь Он имел в Себе истинность Своего тела, но не имел немощи природы, поскольку это тело, рожденное от Девы, и имело истинность тела, и было вне немощи нашего тела, получив начало от духовного зачатия[487].

Иларий был не первым, не последним и не единственным автором, склонным рассматривать проявления человеческой природы Христа исключительно в педагогическом аспекте. Подобного рода толкования встречаются и у других авторов «золотого века». Так, например, рассуждая о том, почему Иисус спал на корме в то время, как вокруг свирепствовала буря, греческие отцы Церкви обычно указывают на то, что Он тем самым испытывал Своих учеников[488], «давая им время испытать страх и заставляя их сильнее прочувствовать происходящее»[489]

. Если бы Он бодрствовал, ученики не испугались бы и не стали звать на помощь, «поэтому Он и спит — чтобы дать время их страху, чтобы ощущение происходящего сделать в них более отчетливым»[490]. Подобный подход мы наблюдаем и у Августина. Рассуждая о том, почему Иисус проклял смоковницу, он спрашивает: «Разве Христос хотел есть, когда искал плоды на дереве? И разве, найдя их, Он стал бы их есть?.. Чего жаждал, чего алкал Христос, как не наших добрых дел?»[491]

По всей видимости, такая интерпретация действий Христа была обусловлена общим контекстом полемики с арианством, которое отрицало во Христе Божественную природу. Подчеркивая единосущие Сына Отцу, борцы с арианством одновременно стремились возвысить человеческую природу Христа, представить ее всецело обоженной, а значит, и непричастной человеческим немощам. Однако сон, голод, усталость — это не столько немощи, сколько естественные свойства человеческой природы. Христос в Евангелиях представлен реальным человеком. Отрицание наличия в Нем обычных человеческих свойств умаляет полноту Его человеческого естества и граничит с докетизмом.

Эта особенность христологии Илария наиболее ярко проявилась в его рассуждениях о страданиях Христа: «В момент страдания [Христос] стонал и в муке вопиял к Богу, но не оттого, что испытывал естественный страх перед страданием, а для того, чтобы показать душевное переживание того человека, которого Он носил, чтобы через эту мольбу к Богу показать Себя Сыном Божиим и истинным, а не кажущимся человеком»[492]. Иными словами, страдания Христа тоже имели, прежде всего, педагогический характер.

В «Толковании на Евангелие от Матфея» Иларий обращается к теме родословной Иисуса Христа и доказывает, что Христос происходил одновременно из царского и священнического рода:

Джотто. Распятие. Ок. 1300 г.