Тайна булгаковского «Мастера…»

В самом деле, к нему вдруг обратились с просьбой, с которой давно уже не обращались. Город на Неве, откуда писатель ждал вестей всё лето, заказал ему пьесу. Это было похоже на чудо. Ленинградский Красный театр даже направил в Москву для переговоров своего завлита, Е.М. Шереметьеву. Позже Екатерина Михайловна воспоминала:

«Михаил Афанасьевич был всё время оживлён, весел, словом, — в хорошем настроении…

Когда мы вышли из квартиры Булгакова, дворник усиленно заработал метлой, поднимая перед нами облако пыли. Лицо Михаила Афанасьевича еле заметно напряглось, он поторопился открыть калитку. На улице сказал очень раздражённо:

— Прежде он униженно шапку ломал, а теперь пылит в лицо.

Я хотела было ответить, что не стоит обращать внимания, а он с тем же раздражением и, пожалуй, болью сказал:

— Как жило холуйство, так и живёт. Не умирает».

К этому Шереметьева добавила:

«… Михаил Афанасьевич очень остро воспринимал отсутствие человеческого достоинства во всех его проявлениях: себя ли не уважал человек или — других».

Развернув 5 ноября свежий номер «Литературной газеты», Булгаков мог увидеть портрет Ильи Сельвинского и его поэму «Декларация прав поэта». Это был ответ бывшего вожака недавно самораспустившегося «Литературного центра конструктивистов» Маяковскому на многократно читанное Владимиром Владимировичем вступление к поэме «Во весь голос».

В те годы подобные публикации были в порядке вещей, стихи с портретами авторов печатали многие советские газеты. Об этом даже в романе «Мастер и Маргарита» упомянуто. Помните, поэт Иван Бездомный спрашивает у загадочного «иностранца», появившегося на Чистых прудах:

«— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не знает? — здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер „Литературной газеты“, и Иван Николаевич увидел на первой странице своё изображение, а под ним свои собственные стихи».

В отличие от «изображения

» Бездомного портрет Сельвинского и его поэма были напечатаны на второйстранице газеты. А на первойбыл помещён большой портрет Иосифа Сталина, под ним — лозунг, набранный жирным шрифтом:

«Мы требуем от художественной литературы

не деклараций, а дел

показа РАБского прошлого

воспроизведение социалистического будущего

художественное отражение борьбы за промфинплан

рассказа о новых формах труда и новых людях».

Этот категорический призыв не просто перечёркивал помещённую на второй странице поэтическую «Декларацию…». Он звучал как приказ, чётко и внятно разъяснявший каждому писателю, чтои какон должен отныне писать.

Разумеется, за свою не ко времени опубликованную поэму Сельвинский получил сполна. Фамилию стихотворца тотчас принялись склонять в печати и на всевозможных собраниях. Вот и пришлось проштрафившемуся поэту принимать участие в массовых политических мероприятиях. Чтобы хоть этим как‑то реабилитировать себя в глазах властей.

19 ноября 1930 года «Вечерняя Москва» сообщила о том, что состоялся…

«… митинг протеста писателей против вредителей „пром“ партии».

Давно ли в «Командарме‑2» Сельвинский провозглашал устами своего героя? Вспомним:

«ЧУБ. Товарищи! Этот летучий митинг

Устроен для наших неграмотных Митек

С тем, чтобы им ясней разъяснить,

Как протекает красная нить

Классовой борьбы у нас и в Европе…»

А теперь уже сам поэт разъяснял «неграмотным Митькам», кто является их непримиримым классовым врагом. «Вечёрка» об этом сообщала так:

«— Шахтинцы, чаяновцы, кондратьевщина — это пунктир одной и той же линии, — говорит поэт Сельвинский».