Тайна булгаковского «Мастера…»

Желание «преданного» драматурга полностью сосредоточиться на работе в Художественном театре Станиславский поддержал не сразу — прежде чем наложить на булгаковскую записку окончательную резолюцию, раздумывал целый месяц. И не только раздумывал, но и советовался с вышестоящими инстанциями, а точнее, с тогдашним главой Наркомпроса А.С. Бубновым. Лишь 19 апреля Константин Сергеевич начертал на булгаковском заявлении:

«Одобряю, согласен. Говорил по этому поводу с Алекс[андром] Серг[еевичем] Бубновым. Он ничего не имеет против».

Такой вот «независимостью» обладал великий советский режиссёр, руководитель лучшего в стране театра. Того самого театра, который (в «Театральном романе») Булгаков явно в насмешку назовёт Независимым.

В дни, когда писались заявление в ТРАМ и записка Станиславскому, Михаил Афанасьевич раздумывал над ещё одним важным посланием.

Главное письмо

Письмам, как и пьесам, эпиграфы не положены. Нарушив эту традицию в своих драматургических произведениях, Булгаков точно так же поступал и в эпистолярном жанре. И своё послание в Кремль, Сталину он начал с цитаты:

«Генеральному Секретарю ВКП(б)

И.В. Сталину

О, муза!Наша песня спета…И Музе возвращу я голос.И вновь блаженные часыТы обретёшь, сбирая колос

С своей несжатой полосы.Некрасов

Вступление

Многоуважаемый Иосиф Виссарионович!

Около полутора лет прошло с тех пор, как я замолк. Теперь, когда я чувствую себя очень тяжело больным, мне хочется просить Вас стать моим первым читателем…»

На этом месте письмо обрывается. В виде черновика оно и дошло до наших дней.

30 мая появился новый вариант послания к вождю. На этот раз оно начиналось сразу с обращения к адресату, и лишь затем следовал эпиграф… Нет, даже не эпиграф, а большой отрывок из «Авторской исповеди» Гоголя.

Трудно придумать для письма руководителю страны более изощрённую, более мистическую форму. В самом деле, представим себе Сталина, разворачивающего это послание. Что он увидел? Вот начало булгаковского письма:

«ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) ИОСИФУ ВИССАРИАНОВИЧУ СТАЛИНУ

Многоуважаемый

Иосиф Виссарионович!

’’Чем далее, тем более усиливалось во мне желание быть писателем современным. Но я видел в то же время, что, изображая современность, нельзя находиться в том высоко настроенном и спокойном состоянии, какое необходимо для произведения большого и стройного труда.

Настоящее слишком живо, слишком шевелит, слишком раздражает, перо писателя нечувствительно переходит в сатиру…

…мне всегда казалось, что в жизни моей мне предстоит какое‑то большое самопожертвование, и что именно для службы моей отчизне я должен буду воспитываться где‑то вдали от неё…

…я знал только то, что еду вовсе не затем, чтобы наслаждаться чужими краями, но скорей, чтобы натерпеться, точно как бы предчувствовал, что узнаю цену России только вне России и добуду любовь к ней вдали от неё.

Н.Гоголь “.

Можно понять недоумение Сталина, прочитавшего эти строки.

От кого это письмо? — мог подумать он. — От писателя, умершего в прошлом веке? Получается, что к вождю обращается покойник? Что за чушь? Что за мистика? Что за чертовщина?..

Однако никакой мистики в послании Булгакова не было. Этими страстными гоголевскими фразами он просто «подготавливал» вождя к восприятию своей главной просьбы. Она заключалась в следующем:

«Я горячо прошу Вас ходатайствовать за меня перед Правительством СССР о направлении меня в заграничный отпуск на время с 1 июля по 1 октября 1931 года.