Тайна булгаковского «Мастера…»

Он как бы размышлял с самим собой, вновь и вновь вспоминая беды последних лет:

«26. VII. Викентий Викентьевич! Прочтите внимательно дальнейшее. Дайте совет.

Есть у меня мучительное несчастье. Это то, что не состоялся разговор с генсеком. Это ужас и чёрный гроб. Я исступленно хочу видеть хоть на краткий срок иные страны. Я встаю с этой мыслью и с нею засыпаю.

Год я ломал голову, стараясь сообразить, что случилось? Ведь не галлюцинировал же я, когда слышал его слова? Ведь он же произнёс фразу: „.Быть может, Вам, действительно, нужно уехать за границу?..“

Он произнёс её! Что произошло? Ведь он же хотел принять меня?..»

Булгаков мучительно пытался разобраться в том, что произошло с ним, что происходит и что может произойти.

«27. VII. Продолжаю: один человек с очень известной литературной фамилией и большими связями, говоря со мной по поводу другого моего литературного дела, сказал мне тоном полууверенности:

— У Вас есть враг…

Я стал напрягать память…

И вдруг меня осенило! Я вспомнил фамилии! Это — А. Турбин, Кальсонер, Рокк и Хлудов (из „Бега“). Вот они, мои враги! Недаром во время бессонниц приходят они ко мне и говорят со мной: „Ты нас породил, а мы тебе все пути преградим. Лежи, фантаст, с заграждёнными устами“».

Теперь выходит, что мой главный враг — я сам».

Пытаясь найти выход из создавшегося тупика, Булгаков предлагал свои варианты объяснения ситуации::

«Имеется в Москве две теории. По первой (у неё многочисленные сторонники) я нахожусь под непрерывным и внимательнейшим наблюдением, при коем учитывается всякая моя строчка, мысль, фраза, шаг. Теория лестная, но, увы, имеющая крупнейший недостаток.

Так, на мой вопрос: „А зачем же, ежели всё это так важно и интересно, мне писать не дают?“ от обывателей московских вышла такая резолюция: „.Вот тут‑то самое и есть. Пишете Вы Бог знает что и поэтому должны перегореть в горниле лишений и неприятностей, а когда окончательно перегорите, тут‑то и выйдет из‑под Вашего пера хвала “.

… никак даже физически нельзя себе представить, чтобы человек, бытие которого составлялось из лишений и неприятное — тей, вдруг грянул хвалу. Поэтому я против этой теории».

И Булгаков предлагал ещё один вариант объяснения ситуации — вторую «теорию»:

«У неё сторонников почти нет, но зато в числе их я.