Тайна булгаковского «Мастера…»

Сообщаю, что после полутора лет моего молчания с неудержимой силой во мне загорелись новые творческие замыслы, что замыслы эти широки и сильны, и я прошу Правительство дать мне возможность их выполнить.

С конца 1930 года я хвораю тяжёлой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен.

Во мне есть замыслы, но физических сил нет, условий, нужных для выполнения работы, нет никаких».

Может сложиться впечатление, что каждая строчка булгаковского письма переполнена тоской и надеждой.

Но!..

Стоит лишь внимательно перечитать его, как тотчас возникают сомнения относительно искренности писавшего. Сразу вспоминается лето 1930‑ого, весёлая поездка в Крым и не менее весёлое пребывание там, которое в письмах к одним именовалось отдыхом, а к другим — лечением. Не повторялось ли всё снова?

В самом деле, писатель вновь жаловался на состояние здоровья: «тяжёлая нейрастения», «припадки», «тоска», а в заключение и вовсе — «я прикончен». Неужели он не понимал, что из Кремля очень легко позвонить в театр и справиться о его самочувствии «товарища Булгакова»? Любой мхатовец, отвечая на подобный звонок, сказал бы, что Михаил Афанасьевич — человек совсем не приконченный, а, напротив, остроумный и жизнерадостный, подвижный, много работает. И даже успевает заводить романы на стороне.

Такие звонки, вне всяких сомнений, были…

Но Булгаков, не подумав об этом, продолжал твердить о своих тяжёлых заболеваниях:

«Причина болезни моей мне отчётливо известна:

На широком поле словесности российской в СССР я был один‑единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шубу. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он всё равно не похож на пуделя.

Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе.

Злобы я не имею, но я очень устал…»

На примере затравленного людьми лютого зверя, Булгаков пытался объяснить Сталину причины своего болезненного состояния:

«Зверь заявил, что он более не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает. Это, скажем прямо, малодушие.

Нет такого писателя, чтобы он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий.

А если настоящий замолчал — погибнет.

Причина моей болезни — многолетняя затравленностъ, а затем молчание».

Для того чтобы генеральный секретарь знал, как трудится «затравленный» писатель, в письмо был включён отчёт о проделанной работе:

«За последний год я сделал следующее: несмотря на очень большие трудности, превратил поэму Н.Гоголя „Мёртвые Души“ в пьесу

работал в качестве режиссёра МХТ на репетициях этой пьесы работал в качестве актёра, играл за заболевших актёров в этих же репетициях

был назначен в МХТ режиссёром во все кампании и революционные праздники этого года

служил в ТРАМе — Московском, переключаясь с дневной работы МХТовской на вечернюю ТРАМовскую

ушёл из ТРАМа 15.Ш.31 года, когда почувствовал, что мозг отказывается служить, и что пользы ТРАМу не приношу

взялся за постановку в театре Санпросвета (и закончу её к июлю). А по ночам стал писать.

Но надорвался».

Подробно перечислив свои трудовые достижения, Булгаков добавил к своему творческому портрету кое‑какие физиологические подробности: