Тайна булгаковского «Мастера…»

Заключили договор на аванс. Без этого нельзя было работать, в доме нет ни копейки. Всероскомдрам, конечно, немедленно отказался от выдачи денег.

А МХАТ замучил требованиями возврата денег по „Бегу“».

13 мая состоялась генеральная репетиция. Елена Сергеевна отметила:

«Генеральная без публики «Ивана Васильевича» (Иэто бывает — конечно, не у всех драматургов!)…

Немедленно после спектакля пьеса была запрещена».

Вновь запрещался не спектакль, а именно пьеса. Со сцены изгонялась не театральная трактовка, а драматургия, «булгаковщина». Вот почему, когда театр имени Вахтангова попросил слегка подправить «Александра Пушкина», драматург ответил решительным отказом.

А в НКВД полетела очередная агентурная сводка:

«Булгаков сейчас находится в очень подавленном состоянии (у него вновь усилилась его боязнь ходить по улице одному), хотя внешне он старается её скрыть… В разговорах о причинах снятия пьесы он всё время спрашивает: „Неужели это действительно плохая пьеса? “… Когда моя жена сказала ему, что, на его счастье, рецензенты обходят молчанием политический смысл его пьесы, он с притворной наивностью (намеренно) спросил: „А разве в «Мольере» есть политический смысл?“— и дальше этой темы не развивал».

Хотя имя автора этой агентурной сводки не разглашается, нетрудно догадаться, что это наш давний знакомец Э. Жуховицкий. Особенно выдают его следующие фразы письма по начальству:

«Также замалчивает Булгаков мои попытки уговорить его написать пьесу с безоговорочной советской позиции, хотя по моим наблюдениям вопрос этот для него самого уже не раз вставал, но ему не хватает какой‑то решимости или толчка. В театре ему предлагали написать декларативное письмо, но это он сделать боится, видимо, считая, что это „уронит“ его как независимого писателя и поставит на одну плоскость с «кающимися» и «подхалимствующими». Возможно, что тактичный разговор в Ц.К. партии мог бы побудить его сейчас отказаться от его постоянной темы — противопоставления свободного творчества писателя и насилия со стороны власти, темы, которой он в большей мере обязан своему провинциализму и оторванности от большого русла текущей жизни».

Наступил май, и Булгаков заключил со МХАТом договор на перевод пьесы Шекспира «Виндзорские проказницы». Мхатовцы просили, чтобы в пьесу были включены кое‑какие сюжетные линии из другой шекспировской пьесы — «Генрих IV».

Поступили предложения и от Большого театра — поработать для оперной сцены и даже перейти в штат ГАБТа. Булгаков задумался.

Тем временем МХАТ отправился на гастроли в Киев. По возвращении в Москву 14 июня 1936 года Булгаков написал Сергею Ермолинскому:

«Киев настолько ослепителен, что у меня родилось желание покинуть Москву, переселиться, чтобы дожить жизнь над Днепром.

Надо полагать, что это временная вспышка, порождённая сознанием безвыходности положения, сознанием, истерзавшем и Люсю и меня.