Тайна булгаковского «Мастера…»

Интереснейшая реакция получилась, когда я сказал о своём проекте кое‑кому из МХАТа. У всех одинаково: взор диковатый, встревоженный; и полное неодобрение. Как будто я сказал что‑то даже неприличное. С большим интересом я наблюдал собеседников!

О гастролях писать не хочется, устал от театра. „Турбиных“ привезли и играют без петлюровской картины.

Марков сказал Люсе, что в прессе о „Турбиных“ решено не писать».

Елена Сергеевна уже в Москве запишет в дневнике:

«Когда сели в Киеве в поезд — я купила „Театр и драматургию“, где в передовой „Мольера“ называют „низкопробной фальшивкой “, и ещё несколько мерзостей, в том числе подлая выходка Мейерхольда по адресу М[ихаила] А[фанасьевича]».

В журнале «Театр и драматургия» приводились слова Мейерхольда о том, что МХАТ в «Мольере» «ухитрился протащить мейерхольдовщину… на идейно порочном материале», и что в театр Сатиры «пролез Булгаков».

16 июня к Булгакову вновь обратились с предложением о сотрудничестве с Большим театром. На этот раз речь шла о написании либретто оперы «Минин и Пожарский». Музыку должен был сочинять ленинградский композитор Борис Асафьев. Познакомившись с ним, Михаил Афанасьевич согласился. Запись Елены Сергеевны от 26 июля 1936 года:

«Завтра мы уезжаем из Москвы в Синоп под Сухуми. „Минин

„закончен. Михаил Афанасьевич написал его ровно в месяц в дикую жару. Асафьеву либретто чрезвычайно понравилось. Он обещает немедленно начать писать музыку».

Вот что написал Булгакову сам композитор в июле 1936‑го: «Я искренне взволнован и всколыхнут Вашим либретто… Умоляю, не терзайте себя. Если б я знал, как Вас успокоить! Уверяю Вас, в моей жизни бывали «состояния», которые дают мне право сопереживать и сочувствовать Вам: ведь я тоже одиночка. Композиторы меня не признают… Музыковеды в большинстве случаев тоже. Но я знаю, что если бы только здоровья, — всё остальное я вырву из жизни. Поэтому, прежде всего, берегите себя и отдыхайте».

Однако отдыхать было некогда — время наступило такое.

Время расправ

Ещё в самом начале июня (4 числа) поэт Илья Сельвинский записал на листке настольного календаря:

«С именем Ленина, с именем СталинаНам никакие враги не страшны.Нашего творчества правда хрустальнаяСамая мощная сила страны».

О каких врагах шла речь в этом четверостишье, знал тогда каждый — в Москве вот‑вот должен был начаться судебный процесс по делу очередных подозреваемых в организации убийства Кирова. На этот раз на скамью подсудимых предстояло сесть Каменеву, Зиновьеву и их сподвижникам.

30 июля в календаре Сельвинского появилась новая заметка на память:

«Враги сами организуют в литературе разрушающую атмосферу, а потом сами подмётывают письма с воззваниями о том, что литература задыхается.

Сообщить на общемосковском совещании писателей».

«Совещания» московских писателей проходили в тот год особенно часто. Причём литераторы не столько «советовались» друг с другом, сколько давали компетентные рекомендации своим читателям, то есть всему населению страны. В этих рекомендациях речь шла о всё тех же «врагах народа». О них говорилось и в статье «Правды» от 21 августа. Статья называлась «Стереть с лица земли!». Её подписали Федин, Вишневский, Киршон, Пастернак, Леонов.

На состоявшемся в тот же день очередном общемосковском собрании писателей драматург Владимир Киршон призвал: