Тайна булгаковского «Мастера…»

А все центральные газеты публиковали фотографии Сталина у гроба почившего наркома промышленности.

Для тех, кто хоть немного разбирался в сути происходивших событий, внезапная смерть Серго Орджоникидзе давала пищу для многих тревожных размышлений. Но жившему вдали от больших политических интриг Булгакову было просто по‑человечески жаль ушедшего из жизни государственного деятеля, которого он помнил ещё по Владикавказу.

Не случайно в той же записи Елены Сергеевны есть фраза:

«У М[ихаила] А[фанасьевича]дурное настроение духа».

По окончании траурных дней, писатели страны Советов собрались на пленум, посвящённый 100‑летию со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина. Это торжественное мероприятие предполагали открыть 19 февраля, но из‑за нежданной кончины Г. К. Орджоникидзе оно было перенесено на более поздний срок.

Мемориальный пушкинский форум открыл В.П. Ставский, возглавлявший тогда писательский союз. Минут десять он говорил о почившем Серго и о Сталинской конституции, а затем сказал:

«Стальной стеной встали миллионы вокруг партии, вокруг великого, родного Сталина. Пусть неумолчно звенят в сердцах наших детей проникновенные слова поэта:

Берегите вождей, коммунары!

Берегите вождей!

Спасибо товарищу Сталину за нашу счастливую жизнь!»

Лишь после этих (обязательных в ту пору) слов Ставский заговорил о Пушкине. И практически сразу же обрушил поток критики в адрес поэтов, которые были «обласканы» Бухариным на съезде писателей в 1934 году. «Двойной»

смысл, якобы заключённый в произведениях истинных «мастеров» поэтического цеха, был объявлен вздорной и весьма подозрительной «двусмысленностью».

И сразу (как по команде) началось всеобщее улюлюканье, которое мгновенно подхватили все центральные газеты. Так, 26 февраля «Правда» опубликовала статью «О политической поэзии»:

«Почин здесь принадлежит Н. Бухарину, превознёсшему в своём докладе поэтов, чуждых советской действительности…

Образцы двусмысленной поэзии: Пастернак и Сельвинский — этот знаменитый сумбур поэзии формалистических вывертов. Да в одном стихотворении Пушкина больше ума и подлинной философии, чем во всех тарабарских стихах Пастернака!».

Как ни славили Пастернак и Сельвинский советскую власть и её вождей, как ни ставили свои подписи под резолюциями и письмами, требовавшими смерти ««врагам народа», это не спасло их от критического урагана. И уже 5 марта «Литературная газета», подхватив эстафету от «Правды», выступила с призывом:

«Выжечь до конца косноязычную поэзию Пастернака и идеологически порочную поэзию Сельвинского»!

Вот так отмечали пушкинский юбилей советские писатели.

Булгаков на пленум не ходил, все новости как всегда узнавал из газет.

Вслед за открытым всему миру писательским форумом последовало мероприятие закрытое — пленум ЦК ВКП(б). Знакомя читателей с его решениями, «Правда» 6 марта 1937 года сообщила, что пленум…

«… рассмотрел также вопрос об антипартийной деятельности Бухарина и Рыкова и постановил исключить их из рядов ВКП(б)».

Мало кто знал тогда о том, что прямо из зала заседаний Бухарина и Рыкова отправили в камеры НКВД.

Текущие дела

6 марта 1937 года Булгаков сообщал режиссёру МХАТа Сахновскому:

«Дорогой Василий Григорьевич, извещаю Вас, что в „Литературном Агентстве“ имеется поступление за „Мёртвые души“ из Чехословакии в сумме чешских крон 394‑24, из которых, согласно нашему договору с Вами, Вам причитается одна шестая часть.

Как поживает „Анна“? Когда выпускаете?»

Булгаковеды считают, что «Анной Карениной», которую ставили Сахновский и Немирович‑Данченко, Булгаков интересовался неслучайно. Он не терял надежды поехать в Париж — при условии, что на свои гастроли МХАТ повезёт туда «Дни Турбиных». Но по Москве ходили упорные слухи, что Немирович хотел показать французам «Анну Каренину».

10 марта Булгаков телеграфировал в Ленинград — Асафьеву: «Почему задерживается присылка музыки».