Тайна булгаковского «Мастера…»

Директор ГАБТа В.И. Мутных послал вдогонку свою телеграмму:

«Работа Мининым задерживается отсутствием музыки». Асафьев тотчас прислал недоумённый ответ:

«… ведь в театре клавир семи картин, как же отсутствует музыка? Ничего не понимаю. Ведь учить‑то эти семь картин можно. Но по моим сведениям, опера не идёт».

Композитор не верил заверениям, что ГАБТ всерьёз собираются выпустить «Минина» на сцену. Через две недели он напишет:

«… дразнят, что, мол, кто знает, может, и пойдёт!.. Почему не начинают работать над „М[ининым]“, если опера идёт?»

Но Булгаков в успех верил, на что‑то надеялся. Ожидая написания музыки, он вместе с женой зачастил с визитами к друзьям. Побывав в гостях у дирижёра Большого театра Мелик‑Пашаева, Елена Сергеевна записала:

«… были у Меликов. Танцевали. Было весело».

20 марта на очередном пленуме правления Союза советских писателей с очередным докладом выступил В.П. Ставский. Он заверил собравшихся:

«Нет никакого сомнения в том, что основная масса советских писателей — это люди, которые на деле показали всю преданность свою Сталину…

Товарищ Сталин лучше, чем многие из нас, знает литературу и помогает советами. Он помогает нам, когда звонит… По предложению товарища Сталина выдвигаются и награждаются теперешние наши орденоносцы».

Своеобразную «награду» очень скоро вручили и Булгакову. Она пришла из Харькова. Вот как это событие отразилось в дневнике (запись от 22 марта):

«Сегодня — ценным пакетом извещение о вызове в суд. Харьковский театр русской драмы подал жульническое заявление о взыскивании денег по „Пушкину“ на том основании, что пьеса не значится в списке разрешённых пьес.

Когда пришёл конверт, М[ихаил] А[фанасьевич] повертел его в руках и сказал:

— Не открывай его, не стоит. Кроме неприятностей, ничего в нём нет. Отложи его на неделю».

Конверт всё‑таки вскрыли. И в результате:

«День убит на писание жалобы Керженцеву.

Поездка в Комитет для сдачи этой жалобы».

В той жалобе Булгаков, в частности, писал:

«Сообщая, что я никак не принимал на себя предоставление разрешённой пьесы, что совершенно видно из договора, и что я, согласно законоположениям, имею право взыскивать деньги с театра за непоставленную пьесу, а не театр с меня, — протестую, главным образом, против опорочивающей меня фразы, что я „ввёл театр в заблуждение“, ибо никаких театров я никогда в заблуждение не вводил.

Вообще, сколько я понимаю, моё положение становится всё тяжелее. Я не говорю о том, что я не могу поставить на отечественной сцене ни одной из сочинённых мною в последние годы пьес (я с этим вполне примирился). Но мне приходится теперь, как бы в виде награды за мои драматические работы, в том числе и за пьесу о Пушкине, не только отбиваться от необоснованных попыток взыскания с меня денег (описанный здесь случай — не первый), но ещё и терпеть опорочивание моего литературного имени.

Обращаюсь к Вам с жалобой на это».

Через два дня в письме П.С. Попову драматург признавался: