Тайна булгаковского «Мастера…»

Поводов к тому, чтобы быть «довольными», в 1937 году хватало. Самая главная «радость» заключалась в том, что наконец‑то нашлись виновники многих жизненных неурядиц и даже бед Советского Союза. Эти коварные «злодеи» были пойманы и отданы под суд. Его открытые заседания начались в январе. Видные партийцы, ещё совсем недавно занимавшие ответственейшие государственные посты, были объявлены «врагами народа» и обвинены в тягчайших преступлениях. На скамье подсудимых оказались Пятаков, Радек, Сокольников и их товарищи.

24 января «Правда» вышла с передовой статьёй, которая называлась «Подлейшие из подлых». О процессе Пятакова‑Радека».

На следующий день передовица той же газеты была озаглавлена: «Торговцы родиной». Название шедшей вслед за ней статьи поэта Александра Безыменского тоже било наповал — «Изменники».

Руководители Союза советских писателей в срочном порядке собрали пленум, на котором 25 января единогласно приняли резолюцию. На следующий день этот документ читала вся страна. Суд ещё только начался, а «инженеры человеческих душ» с прокурорской суровостью восклицали:

«Писатели единодушно требуют поголовного расстрела участников этой банды»\

26 января «Литературная газета» опубликовала письмо:

«Прошу присоединить мою подпись к подписи товарищей под резолюцией Президиума Союза Советских Писателей от 25 января 1937 года. Я отсутствовал по болезни, к словам же резолюции нечего и прибавить.

Борис Пастернак».

А «Правда» продолжала печатать возмущённые возгласы негодующих литераторов. 26 января появилась статья Всеволода Вишневского с коротким, как выстрел, названием: «К стенке!». Ей вторил поэт Алексей Сурков: «Смерть подлецам»! 28 января подал голос поэт Владимир Луговской: «К стенке подлецов»! На следующий день к негодующим коллегам присоединился поэт Александр Прокофьев: «Кровью ответите, господа»!

Лиону Фейхтвангеру в эти же дни показали только что снятую кинокартину. В ней воспевался подвиг подростка, донёсшего на своего отца. Прообразом главного героя фильма был Павлик Морозов, поднятый на щит официальной пропагандой. Свои впечатления от просмотра Фейхтвангер впоследствии тоже включил в свою книгу о Москве:

«… великолепный, подлинно поэтический фильм Эйзенштейна „Бежин луг “ — шедевр, насыщенный настоящим внутренним советским патриотизмом».

Откуда было знать Фейхтвангеру, что очень скоро этот самый «шедевр» будет объявлен фильмом, порочащим советскую действительность, а затем безжалостно отправлен на смыв, то есть уничтожен.

А Булгаков всё не мог забыть спектакль, снятый с мхатовского репертуара, и сообщал 29 января в письме Павлу Попову:

«У нас тихо, грустно и безысходно после смерти „Мольера “».

Но, несмотря на грусть и безысходность, Булгаков всё же взялся за перо.

Театральный роман

7 февраля 1937 года Елена Сергеевна с радостью записала в дневнике:

«… самое важное — это роман. М[ихаил] А[фанасьевич] начал писать роман из театральной жизни. Написано уже довольно много… пишет с увлечением…»

Это был «Театральный роман», у которого вскоре появилось второе название — «Записки покойника». Елена Сергеевна впоследствии вспоминала:

«Приходил со службы в Большом театре, проходил в свою комнату и, пока я накрывала на стол, присаживался за бюро и писал несколько страниц. Потом выходил и, потирая руки, говорил: „После обеда я прочту тебе, что у меня получилось! “ Роман этот он писал сразу набело, без черновиков».

Черновик у романа, как мы помним, всё же существовал. Назывался он «Театр». Это его Булгаков якобы сжёг в конце 20‑х годов, а какую‑то часть (в виде тетрадки, озаглавленной «Тайному другу») подарил в 1929‑ом Елене Сергеевне.

В «Театральном романе» (как и в повести «Тайному другу») рассказ ведётся от первого лица. Но теперь это лицо имело вполне конкретные имя, отчество и фамилию — Сергей Леонтьевич Максудов. Роман предваряется предисловием, в котором сообщается, что его автор, С.Л. Максудов, жизнь свою покончил самоубийством, но незадолго до смерти написал Булгакову письмо «удивительного содержания»: