Тайна булгаковского «Мастера…»

Был вчера у Сельвинского. Там Пильняки. Поговорили о литературе, о войне… Пильняк пристраивается писать роман».

А вот у Булгакова «пристроиться», чтобы что‑то написать, никак не получалось. Тридцать лет спустя Елена Сергеевна вспоминала:

«У него почти не было времени писать. Утром мы вставали, пили кофе, и он уходил на репетиции — часам к полодиннадцатого. Вечером почти всегда были гости — и при этом мы везде ходили, бывали на всех новых постановках! Друзей было немного, но это были те, кто не мог жить без М[ихаила] А[фанасьевича]. Он шутил, рассказывал, разыгрывал сценки — это был неисчерпаемый источник веселья, жизнерадостности. Расходились в 5–6 часов утра, и я только умоляла:

— Ну, давайте будем расходиться хоть бы в 3!

И только иногда, когда гости уходили, и мы оставались одни, он мрачно говорил:

— Что же это? Ведь это уходит в воздух, исчезает, а ведь это могло остаться, могло быть написано.

Тогда я начинала плакать, а он пугался и сразу менял настроение».

Не прибавляли радости и новости, сообщавшие о делах МХАТа. Запись от 10 апреля 1937 года:

«В „Вечерней Москве“ сообщение о том, что МХАТ заключил договор с Парижем. Едут и везут: „Любовь Яровую“, „Анну Каренину“, „Бориса Годунова“ и „Горячее сердце“. Слухи о „Турбиных“, значит, неверны были. Миша никогда не увидит Европы».

Это ли не повод для очередной печали? А тут ещё слухи о коллегах‑литераторах. О них — в записи от 11 апреля:

«Мише рассказывали на днях, что Вишневский выступал (а где — чёрт его знает!) и говорил, что „мы зря потеряли такого драматурга, как Булгаков“. А Киршон говорил (тоже, видимо, на этом собрании), что время показало, что „Турбины“ хорошая пьеса.

Оба — чудовищные фигуры! Это они одни из главных травителей Миши. У них нет ни совести, ни собственного мнения».

А газеты продолжали сообщать о новых «диверсиях» замаскировавшихся, но выявленных работниками НКВД «врагов» советского народа… Так, 12 апреля «Правда» вышла со статьёй «Фальшивая картина» о кинофильме «Большие крылья». Ещё через три дня в той же газете были со всей решительностью вскрыты «Ошибки Камерного театра» (они, как оказалось, допущены его руководителем Таировым при постановке спектакля «Дети солнца»).

А через шесть дней…

18 апреля «Правда» опубликовала (рядом с заметкой Платона Керженцева «Апологеты фашистской архитектуры») письмо в редакцию, озаглавленное коротко, но предельно выразительно: «Мы огорчены и возмущены». Его авторами были жители Камчатки: заместитель председателя Камчатского облисполкома Тевлянто, художник Вуквоол и колхозник‑моторист Гиаю. Все трое с негодованием писали о спектакле театра Революции по пьесе Сельвинского «Умка — Белый Медведь»…

Прошло четыре дня, и в газетах появилось постановление Всесоюзного Комитета по делам искусств. Театру Революции предписывалось:

«… снять эту пьесу с репертуара, как антихудожественную и политически недостойную советского театра».

А в это время Осип Мандельштам, сосланный, как мы помним, в Воронеж за антисталинские стихи, заканчивал сочинять «Оду». В ней были строки:

«Необходимо сердцу биться:Входить в поля, врастать в леса.Вот „Правды“ первая страница,Вот с приговором полоса…»

Обрисовав рифмованными штрихами происходившие в стране события, автор «Оды» приступал к созданию портрета главного своего героя, который должен был предстать перед читателями в виде…