Тайна Черной пирамиды

И вот все приготовления были закончены, и отряд, погрузившись в собачьи упряжки под одобрительный лай четвероногих товарищей, наконец-то смог покинуть стены опостылевшего острога. Звериные лапки быстро засеменили вперед по белому свежевыпавшему и игриво поблескивающему на солнце снегу, унося за собой упряжки, сидеть в которых, укутавшись в теплые тулупы и шкуры, и впрямь оказалось весьма комфортно. Погода тоже выдалась на редкость удачной: сильные морозы отступили, небо выглядело ясным и безоблачным, лишь редкие одинокие снежинки пролетали над головами искателей приключений и тихо и осторожно опускались на кроны деревьев, на пуховый ковер, покрывавший землю или на головные уборы каторжников и солдат.

Сибирский лес был тих и спокоен. Он будто приветствовал гостей, представ перед ними в полном великолепии и добром расположении духа. Белый и девственный, тянущийся на многие сотни километров вокруг, лес будто дышал первозданной чистотой. Величественные сосны, чей возраст переваливал за сотни лет, вздымались ввысь и будто пронзали посеребренными шпилями чистое безоблачное небо. Подняв голову кверху можно было увидеть, как эти могучие макушки деревьев покачивались в такт ветра, создавая гулкую, скрипучую мелодию, так ни на что не похожую в этом мире, но от того не менее близкую для сердца каждого из присутствующих.

Все это белое могучее великолепие отчего-то успокаивало Волкова и вселяло надежду. Впервые попав в Сибирь, еще тогда, когда их с Мартином и другими заключенными везли в острог, Владимир и не думал ни о какой красоте. Напротив, покрытые снегом великаны, раскачивающиеся над головой, вселяли в него уныние и тревогу. Оно и понятно, ведь их дорога тогда лежала на каторгу. А в сером унылом остроге, где все оказалось мерзко и отвратительно, мыслей ни о какой окружающей тебя природе и возникнуть не могло. Но, а сейчас — совсем другое дело. Их с Мартином положение вроде бы как-то стабилизировалось и стало в какой-то степени даже почетным. Теперь они были неприкасаемые, никто из солдат не смел отдавать им приказаний, и даже унтер-офицер Валерий Малинин, скрипя зубами, оказался вынужден закрывать глаза на эту парочку. И сейчас Владимир мог ненадолго отстраниться от постоянно терзающих его печальных мыслей, забыть на время о бедной и беззащитной Анечке, о нелепой смерти Павла и о злодее Рябове и отдаться созерцанию чудной сибирской земли, созданной Богом.

Белый снег игриво поблескивал от падающих на него солнечных лучей, с таким трудом проникающих на нижний ярус леса сквозь кроны деревьев. В летнюю пору даже в ясный день здесь, наверняка, было темно и мрачно, но зимой снег отражал достаточно света, и поэтому все вокруг будто светилось, создавая слегка синеватый оттенок окружающего пространства. Белые пушистые хлопья, покрывавшие все вокруг, казались ненастоящими, а будто нарисованными рукою искуснейшего из когда-либо живших художников. Иногда прогнувшиеся под тяжестью снега ветви сбрасывали с себя тяжелый груз, и тогда комки падали вниз, с глухим звуком ударяясь о пуховый ковер. Каждый раз, когда это происходило, собаки, тянущие упряжки, поворачивали мордочки и звонко заливались лаем, но их погонщики тут же щелкали кнутами, и зверьки вновь припускались вперед.

К полудню отряд достиг опушки леса, которая оканчивалась пологим склоном, переходящим в русло реки. Могучая Обь, сейчас скованная прочным и надежным льдом, будто разделяла эту часть Тайги на два мира. Одна сторона, на которой находился отряд, оказалась высокой, и с нее хорошо и на много километров вокруг просматривалось, как величественная река белой полосой тянется через сибирскую землю; противоположный берег располагался в низине и весь, вплоть до горизонта, оказался усеян пушистыми заснеженными соснами. От такого зрелища воистину захватывало дух. Созерцая все это великолепие: высокие деревья, широкую реку и крутые берега, Владимир ощущал себя маленькой и незначительной песчинкой, до которой ни Небу, ни Земле нет абсолютно никакого дела. Но отчего-то это совсем не расстраивало Волкова, а даже как-то, напротив, радовало.

Вдохнув в себя морозный сибирский воздух полной грудью, Владимир вздохнул и произнес:

— Как же тут все-таки великолепно! Раньше мне не было никакого дела до этой красоты, а сейчас, несмотря на обстоятельства, мое сердце поет.

— Caramba[45]

, но даже я вынужден согласится с тобой, волчонок! — неожиданно поддержал друга Мартин. — Эта бескрайняя земля действительно могуча и красива, а покрытая белым небесным серебром, несмотря на то, что из-за этого так холодно, она кажется еще великолепней.

Владимир радостно улыбнулся и, положив руку на плечо испанца, сказал:

— Боюсь, Мартин, что ты совсем обрусел, и долгие годы, проведенные в нашей стране, сделали из тебя почти русского. Если так будет продолжаться и дальше, то ты того и гляди еще и при виде березок плакать начнешь.