Тайна леди Одли

– Мистер Одли, вы с ума сошли! – воскликнул Харкурт Талбойс. – Либо вы безумны, либо ваш друг прислал вас сюда играть на моих чувствах. Это заговор! Да-да, заговор! А потому я… я беру назад свои слова о прощении того, кто когда-то был моим сыном!

– Поверьте, я не стал бы вас тревожить без нужды, сэр. Молю небо, чтобы вы оказались правы, молю, не смея надеяться. Я приехал к вам за советом. Позвольте изложить, откровенно и беспристрастно, обстоятельства, вызвавшие у меня подозрения. Если вы скажете, что подозрения мои глупы и безосновательны, я готов, подчинившись вашему суду, прекратить всякие поиски, а если велите продолжать – продолжу.

Ничто не могло польстить тщеславию мистера Харкурта Талбойса сильнее, чем страстный монолог Роберта Одли, и потому он пафосно заявил, что готов выслушать гостя и помочь всем, что в его силах, принижая ценность своего совета с наигранностью, столь же очевидной, как и его тщеславие.

Роберт, подвинув кресло ближе к собеседнику, подробно рассказал о том, что случилось с Джорджем с момента прибытия в Англию и до его исчезновения, а также обо всем, что так или иначе имело отношение к этому трагическому событию. Харкурт Талбойс слушал с подчеркнутым вниманием, изредка прерывая рассказчика, чтобы задать вопрос. Клара все это время сидела, не отрывая ладоней от лица.

Когда гость начал рассказ, часы показывали одиннадцать с четвертью, а к моменту его окончания пробило двенадцать.

Излагая события и факты, Роберт постарался не упоминать имен сэра Майкла и леди Одли.

– Итак, сэр, – произнес он, заканчивая беседу, – жду вашего решения. Теперь вы знаете, что привело меня к столь ужасному выводу. Что скажете?

– Вам не удалось меня переубедить, – ответил Харкурт Талбойс, втайне гордясь своим упрямством. – Я по-прежнему считаю, что мой сын жив, а его исчезновение – грязный трюк. Быть жертвой заговора я не желаю.

– Значит, я должен прекратить расследование?

– Скажу так: если вам хочется, продолжайте, только на свое усмотрение. Я лично не вижу в вашем рассказе никаких поводов для беспокойства о… вашем друге.

– Что ж, как вам угодно! – воскликнул Роберт, вскочив с места. – С этой минуты я умываю руки и постараюсь забыть обо всем.

Он взял шляпу и направился к выходу, мельком взглянув на Клару Талбойс. Девушка по-прежнему сидела в дальнем углу, закрыв лицо руками.

– Хорошего дня, мистер Талбойс. Дай бог, чтобы я ошибался. Однако боюсь, что вскоре вы пожалеете о своем безразличии к трагической судьбе единственного сына, – сказал Роберт и поклонился Харкурту Талбойсу и Кларе.

Он помедлил на пороге, тщетно надеясь, что сестра Джорджа хотя бы сейчас, в последнюю минуту, поднимет голову, подаст какой-то знак… Нет. Харкурт Талбойс позвонил в колокольчик, и в дверях появился знакомый вымуштрованный лакей. Он проводил Роберта к выходу с торжественностью, с какой ведут осужденных на казнь.

«Она похожа на отца! – подумал мистер Одли. – Бедный Джордж, тебе нужен был хотя бы один друг, потому что тебя никто не любил».

Глава XXIII. Клара

Вернувшись к экипажу, Роберт увидел уснувшего прямо на козлах кучера. Бедняга угостился пивом такой крепости, что временно впал в бесчувствие. Старая белая кляча, родившаяся, по всей видимости, в том же году, что и тряский фаэтон, давно вышедший из моды, спала не менее крепко, чем хозяин, и резко дернулась, когда Роберт спустился по каменной лестнице.

Лошадь, подстегнутая ударом кнута, сонно потрусила вперед, а седок, надвинув на глаза шляпу, все думал о своем пропавшем друге.

Он играл когда-то в этих чопорных садах, среди унылых елей – если допустить, что ребенок, даже самый резвый и бесшабашный, способен играть под суровым взглядом серых глаз Харкурта Талбойса. Играл с сестрой, которая теперь, узнав о его печальной судьбе, не пролила ни слезинки. Роберт смотрел на расчерченный по линейке газон, удивляясь, как Джордж мог вырасти таким искренним, щедрым, беззаботным юношей в таком месте. Как вышло, что, имея перед глазами пример отца, он не стал обузой для близких? Неужели есть какие-то высшие силы, которые наделяют нас душой, великой или ничтожной, и хотя фамильные носы и подбородки переходят от отца к сыну и от внука к правнуку подобно цветам, что вянут осенью, дабы возродиться в том же обличье весной, дух, куда более нежный и тонкий, чем ветер, овевающий эти цветы, неподвластен земным законам и послушен лишь божественной гармонии.

«Слава богу, что все кончилось. Пусть бедный мой друг почил в неведомой могиле, однако не я навлеку позор на тех, кого люблю. Если когда-нибудь все откроется, это произойдет без моей помощи».

Роберт испытывал невыразимое облегчение. Его великодушная, искренняя натура восставала против навязанной роли шпиона, обличителя, собирателя улик, которые привели к ужасным выводам. Он вздохнул, радуясь освобождению от неприятной обязанности.