Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве

ОТЛУЧЕННЫЕ ОТ ЦЕРКВИ, которые остаются в этом положении целый год; под этим понимаются не только те, кого отлучили как еретиков или их пособников, но и отлученные на любых других основаниях. Равнодушие к отлучению делает их подозреваемыми в ереси.

ОТСТУПНИКИ – христиане, которые становятся иудеями или магометанами (эти религии не считаются ересями), даже если они совершили отступничество под страхом смерти. Страх пытки или смерти не может волновать человека, твердого в своей вере, а потому отступничество, совершенное на таких основаниях, не имеет прощения[255].

Имея перед глазами «Руководство» Эймерика, Торквемада принялся за составление первых статей своего знаменитого кодекса. Позже в него будут вноситься дополнения, по мере того как необходимость этих дополнений подтверждалась опытом, но ни одно из них не обладало такой важностью, как изначальные 28 статей. Можно сказать, что они придали юриспруденции испанской инквизиции определенную форму, сохранявшуюся практически неизменной более 300 лет после смерти Торквемады.

Исследование этих статей и отрывков из Эймерика, которые оказали на них влияние, а также некоторых комментариев схолиаста Франческо Пеньи[256], дает некоторое представление о судопроизводстве святой палаты и о чрезвычайном воодушевлении, которое ее вдохновляло и управляло ею, – воодушевлении одновременно коварном и глупом, неуловимом и явном, священном и дьявольском, ни в чем не последовательном, даже в жестокости, ибо в своем извращенном и ужасном понимании инквизиция считала себя милосердной и не только заявляла, но и верила, что цели ее богоугодны. Инквизиция творила жестокие мерзости из любви к роду человеческому, ради спасения его от вечного проклятия; и, пока одни ее представители проливали слезы над несчастным еретиком, брошенным в костер, другие ликовали от мысли, что, сжигая того, кто заражен чумой ереси, они спасают сотни других от этой заразы и от необходимости очищаться от нее в вечном адском пламени.

Опрометчивы в своих суждениях те, кто видит лицемерие в приведенном ниже священном кодексе. Возможно, и даже наверняка, в инквизиции были лицемеры, и их было немало – подобная система являлась весьма благоприятной почвой для двуличия. Однако же сама эта система не была лицемерной; она была искренней – чудовищно, трагически, пламенно искренней. Ее искренность была самого безнадежного, невыносимого и глупого толка – это была искренность фанатиков, которая уничтожает всякое чувство меры и искажает разумное восприятие до такой степени, что человек со спокойной совестью создает из коварства, обмана и лжи те принципы, которые позволят ему делать то, что он считает своим долгом по отношению к собратьям.

Источником всего зла был догмат единственно возможного спасения, однако его придерживались твердо и искренне. Торквемада или любой другой инквизитор вполне мог произнести слова, которые вдохновенный поэт вложил в уста Филиппа II:

Кровь и пот еретиков на костре —Лучшая божья роса для бесплодного поля[257]

.

И он произнес бы их со спокойной и твердой убежденностью, уверенный в том, что лишь провозглашает очевидную истину, которая может послужить ему руководством к исполнению долга по отношению к людям и Богу. На все, что он делал, можно было найти предписание в Библии. Было ли сожжение на костре правильной смертью для еретиков? Вы увидите, что он отвечал на этот вопрос устами самого Христа. Следует ли конфисковать имущество еретика? Эймерик и Парамо указывают на изгнание Адама и Евы из рая как наследствие их неповиновения – первой из всех ересей – и спрашивают вас, что это, если не конфискация. Следует ли навязывать позорное одеяние приговоренным за меньшую ересь или тем, кто покаялся и примирился с церковью? Парамо ответит вам, что Адам и Ева после своего грехопадения носили шкуры, подразумевая, что это настоящий прецедент позорного санбенито[258]. И так далее: Моисея, Давида, Иоанна Крестителя и самого милосердного Спасителя по мере необходимости заставляют давать основания то для одного, то для другого образа действий, и каждое из этих оснований гротескнее предыдущего, так что вас ошеломляют эти неуклюжие аргументы. Вы перестаете удивляться тому, что переводить Библию было запрещено и что ее изучение тоже было под запретом. Если имеющие богословское образование могли интерпретировать ее столь нелепым образом, то чего добились бы не имевшие образования?

Однако перейдем к рассмотрению кодекса Торквемады.

Статья I