Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве

Когда проповедник умолк, писцы святой палаты Толедо принялись зачитывать преступления каждого из обвиняемых, подробно останавливаясь на том, в какой именно форме происходило возвращение к иудейству. Когда выкликали имя обвиняемого, его выводили вперед и ставили на табурет[333], где он стоял, пока писцы долго зачитывали ему приговор.

Не требуется больших усилий воображения, чтобы представить себе картину судилища и мертвенно-бледного несчастного узника, пораженного ужасом и покрывшегося испариной от чудовищного страха, который должна была вызывать эта длительная агония даже у самых отважных людей, сидевших там и, возможно, уже наполовину оглушенных милосердной рукой природы – на ярком августовском солнце, под пристальными взглядами тысяч глаз, в которых читалось и сострадание, и ненависть, и жадное желание увидеть предстоящий спектакль. Это могла быть и несчастная, почти теряющая сознание женщина, которую поддерживали два доминиканца, пытавшиеся укрепить ее слабеющее мужество и смягчить невыразимые муки не приносящими облегчения словами, обещавшими ей безжалостное милосердие. И все это – Christi nomine invocato!

Чтение приговоров подходит к концу. Оно завершается формулой, гласящей, что церковь, будучи не в состоянии что-либо еще сделать для преступника, изгоняет его из своего лона и передает светской власти. Последней следует насмешка в виде заступничества, efficaciter (дабы уберечь инквизиторов от неправомочных действий) – светский суд просят обращаться с узником так, чтобы не проливалась его кровь и чтобы не причинялось вреда его жизни или телу.

После этого несчастного приговоренного уводят с помоста, его хватают альгвазилы светского суда, рехидор бормочет несколько кратких слов приговора, узника сажают на осла и увозят из города, к месту сожжения в Ла-Дехесу. На этом поле стоит белый крест, вокруг 25 столбов навалены дрова, и шумит толпа омерзительных любителей зрелищ, с нетерпением ожидающих начала спектакля. Приговоренного привязывают к столбу, доминиканцы тем временем продолжают свои уговоры. Они размахивают распятием перед его остановившимся взглядом, призывают покаяться, сознаться и спасти душу от вечного ада. Они не оставляют его до тех пор, пока дрова не затрещат и первые жестокие языки синеватого пламени не начнут лизать голые ступни осужденного. Если он сознаётся под воздействием духовного или физического страха, доминиканец делает знак, палач встает позади столба и быстро душит приговоренного. Если физического страха оказывается недостаточно, чтобы преодолеть его религиозные убеждения, если он остается тверд в намерении умереть медленной страшной смертью, став мучеником веры, которую считает единственно истинной, то доминиканец наконец отступается, потрясенный этим «порочным упрямством», и несчастного оставляют терпеть страшную агонию смерти от медленно разгорающегося огня.

Тем временем под ясным небом – Christi nomine invocato – идет безжалостная работа веры: один обвиняемый сменяет другого, выслушивает свой приговор, и наконец последние 25 жертв переданы в неутомимые руки светского суда. На лугах Ла-Дехесы полыхают такие костры веры, что может показаться, будто христиане мстят этими живыми факелами, которые, как утверждают, когда-то в Риме зажигали враги христианства.

Эта страшная процедура заняла шесть безжалостных часов, как сообщает нам Ороско[334]

, ибо суд святой палаты всегда должен действовать с величавой и напыщенной неспешностью, с той спокойной невозмутимостью, которую предписывают «Указания» (simpliciter et de plano), дабы в спешке не впасть в нарушение правил.

Судилище закончилось лишь к полудню, и оставшихся 25 приговоренных в спешке повезли на Ла-Дехесу. Инквизиторы и их прислужники медленно спустились с помоста и удалились в Casa Santa, чтобы отдохнуть от тяжких трудов по распространению христианства. До завтра у них не будет никаких дел, а завтра произойдет весьма значимое событие, требующее совершенно иного церемониала, – именно по этой причине оно происходит отдельно, в специально отведенный день.

Обвиняемых в этот раз всего два, но то были два священника. Один – приходский священник Талаверы, другой занимал видное положение королевского капеллана. Обоих признали виновными в иудейских практиках. На аутодафе их привели в полном облачении, словно для присутствия на торжественной мессе, и оба несли в руках покрытый тканью потир. Когда их подвели к помосту для приговоренных, они увидели, что на втором помосте находятся не только инквизиторы и их помощники, но и епископ в сопровождении двух иеронимитов – аббата монастыря Святого Бернара и приора монастыря Санта-Мария де Сисла.