Тайный агент. На взгляд Запада

Поскольку, по ее словам, миссис Халдина ни дня в своей жизни не болела, это ее недомогание внушало тревогу. Было также неясно, в чем оно заключалось.

— Думаю, она беспокоится, потому что мы довольно давно уже не получали известий от брата.

— Отсутствие новостей — хорошая новость, — бодро сказал я, и мы медленно пошли рядом.

— Не в России, — сказала она так тихо, что я еле различил слова. Я взглянул на нее внимательнее.

— Вы тоже обеспокоены?

Поколебавшись секунду, она призналась, что да.

— Столько времени уже прошло с тех пор, как мы в последний раз…

И, прежде чем я начал строить обычные в таких случаях банальные предположения, она рассказала мне всю правду.

— Нет, все на самом деле намного хуже. Я написала одной знакомой семье в Петербурге. Они не видели его больше месяца. Они думали, что он уже с нами. Они даже немного обиделись, поскольку, уезжая из Петербурга, он не зашел к ним. Муж моей подруги сразу же отправился к нему на квартиру. Виктор съехал оттуда, а куда — неизвестно.

Я помню, как она то ли перевела дыхание, то ли всхлипнула. На лекциях ее брата тоже не видели очень давно. Иногда только он заходил к сторожу возле университетских ворот — осведомиться, нет ли ему писем. Сторож поведал мужу знакомой, что за двумя последними письмами студент Халдин так и не пришел. Вместо него их забрала полиция, поинтересовавшаяся, получал ли тот корреспонденцию на адрес университета.

— Мои два последних письма, — сказала она.

Мы посмотрели друг на друга. Редкие снежинки порхали под голыми ветвями. Небо было темным.

— Что, как вы думаете, могло случиться? — спросил я.

Она чуть пожала плечами.

— Все что угодно — это Россия.

Я увидел в тот миг, как тень самодержавия лежит на жизни любого русского, — не важно, покорен он или восстал. Я увидел эту тень на ее милом открытом лице, укутанном в меховой воротник, и в ее ясных серых глазах, сиявших мне в сумрачном свете пасмурного, ненастного дня.

— Пойдемте, — сказала она. — Холодно стоять сегодня.

Она слегка вздрогнула и топнула ножкой. Мы быстро дошли до конца аллеи и вернулись назад, к большим воротам парка.

— Вы сказали об этом матери? — спросил я, собравшись с духом.

— Нет. Нет еще. Я вышла пройтись, чтобы развеять впечатление от письма.

Я услышал шуршание бумаги — откуда-то из муфты. Наташа взяла письмо с собою.

— Чего вы боитесь? — спросил я.

Нам, западным европейцам, всякая мысль о политическом заговоре или подпольной организации представляется детской, примитивной фантазией, годной разве что для театра или романа. Я предпочел не задавать более конкретных вопросов.

— Для нас — особенно для мамы — страшнее всего неопределенность. Люди ведь и правда исчезают. Да, исчезают. Представьте, какое это мучение — томиться неведеньем недели, месяцы, годы! Наш знакомый прекратил розыски, когда узнал, что полиция забрала письма. Видимо, он побоялся себя скомпрометировать. У него жена и дети… И в конце концов, почему он должен… Кроме того, у него нет связей и он небогат. Что мог он сделать?.. Да, я боюсь молчания — из-за моей бедной мамы. Она не вынесет этого. А в связи с братом я опасаюсь… — голос ее стал почти неразборчив, — всего.

Мы подходили к воротам напротив театра. Она заговорила громче:

— Но пропавшие находятся даже в России. Знаете, на что я надеюсь? Что он возьмет и появится вдруг на пороге нашего дома.

Я приподнял шляпу, и, слегка кивнув мне головою, она вышла из парка — грациозная и сильная, комкая в руках, упрятанных в муфту, жестокое петербургское письмо.

Вернувшись домой, я развернул полученную из Лондона газету, и первое, что мне бросилось в глаза, когда я просматривал сообщения из России (именно сообщения, а не телеграммы), была фамилия «Халдин». Убийство мистера де П. перестало быть свежей новостью, но предприимчивый корреспондент с гордостью спешил поделиться раздобытой им неофициальной информацией об этом факте современной истории. Ему стала известна фамилия Халдина и описание того, как он был арестован на улице в полночь. Но с журналистской точки зрения, сенсация была уже далеко в прошлом. Корреспондент отвел ей только двадцать строк из всей колонки. Но их вполне хватило, чтобы устроить мне бессонную ночь. Я подумал, что это будет чуть ли не предательством — дать мисс Халдиной самой, без всякой подготовки, наткнуться на это журналистское открытие, которое непременно будет перепечатано в завтрашних выпусках французских и швейцарских газет. Я метался до утра, не в силах заснуть от нервного напряжения и с кошмарным ощущением, что оказался втянут во что-то театральное и болезненно аффектированное. Неуместность такого осложнения в жизни этих двух женщин всю ночь досаждала мне в форме глубочайшей тоски. Их утонченная наивность, казалось, требовала, чтобы оно навсегда осталось от них сокрыто. Подходя в бессовестно ранний час к двери их квартиры, я чувствовал себя так, как будто собирался совершить акт вандализма…