Тайный агент. На взгляд Запада

— Было что-нибудь еще в ваших газетах?

Я выпустил ее длинную исхудавшую руку, отрицательно покачал головой и уселся.

— Английская пресса удивительна. Ничего нельзя утаить от нее, весь мир должен все слышать. Только наши русские новости не всегда легко понять. Не всегда легко… Но английским матерям не нужно искать новостей вот таким образом…

Она положила руку на газету и снова убрала. Я сказал:

— В нашей истории тоже были трагические времена.

— Давно. Очень давно.

— Да.

— Есть народы, которые вступили в сделку с судьбой, — промолвила мисс Халдина, подойдя к нам. — Нам не стоит им завидовать.

— К чему это презрение? — спросил я мягко. — Быть может, наша сделка была не слишком возвышенна. Но соглашения, которые люди и народы заключают с судьбой, освящены ценою, которую они платят.

Миссис Халдина отвернулась и некоторое время смотрела в окно этим своим новым, сумрачным, потухшим взглядом запавших глаз — взглядом, который превратил ее в совсем другую женщину.

— Этот англичанин, корреспондент, — неожиданно обратилась она ко мне, — как вы думаете, есть вероятность, что он был знаком с моим сыном?

На этот странный вопрос я мог только ответить, что да, конечно, есть. Она увидела мое удивление.

— Если бы знать, что он за человек, может быть, стоило бы написать ему, — проговорила она.

— Мама думает, — объяснила мисс Халдина, которая стояла между нами, положив руку на спинку моего кресла, — что мой бедный брат, быть может, не пытался спасти себя.

Я сочувственно взглянул на мисс Халдину, но взор ее, устремленный на мать, был спокоен. Та сказала:

— Мы не знаем адресов его друзей. Мы вообще ничего не знаем о его петербургских товарищах. У него было множество молодых друзей, только он мало говорил о них. Надо полагать, они были его учениками и преклонялись перед ним. Но он был так скромен. Казалось, что при таком количестве преданных ему людей…

Она снова отвернулась и стала смотреть на бульвар Философов, как всегда необычайно сухой и пыльный, где сейчас не было видно никого, кроме двух собак, маленькой девочки в фартуке, скачущей на одной ножке, и в отдалении — рабочего, ехавшего на велосипеде.

— Даже среди апостолов Христа нашелся Иуда, — прошептала она как бы про себя, но с явным намерением быть услышанной мною.

Между тем русские гости, разбившись на небольшие группки, тихо переговаривались между собою, время от времени посматривая в нашем направлении. Ничто не напоминало прежние шумливые сборища. Мисс Халдина проводила меня до прихожей.

— Люди приходят, — сказала она. — Мы не можем захлопнуть дверь перед ними.

Пока я надевал пальто, она заговорила со мной о матери. Бедной миссис Халд иной страстно хотелось знать больше, хотелось слышать о ее несчастном сыне. Она не может дать ему просто так кануть в немой неизвестности. Она готова разыскивать его там — долгими днями неподвижного молчания, сидя перед окном, выходящим на пустой бульвар Философов. Она не в силах понять, почему он не сумел уйти от преследования, как уходили в подобных случаях другие революционеры и заговорщики. Она не может взять в толк непростительное бессилие тайной революционной организации, не сумевшей уберечь ее сына. Но, по сути, ее разум просто неспособен примириться с жестокой дерзостью Смерти, миновавшей ее, мать, и поразившей молодое, драгоценное для нее сердце.

Мисс Халдина машинально, с отрешенным взглядом протянула мне мою шляпу. Я понял из ее слов, что несчастная женщина одержима простой и мрачной мыслью: ее сын погиб потому, что не хотел спастись. Он не разуверился в будущем своей страны — конечно же нет. Но, может быть, мать и сестра не смогли заслужить его доверия, и, когда он сделал то, что вынужден был сделать, его дух оказался сокрушен внезапным и невыносимым приступом сомнения в них?

Я был потрясен этой казуистикой.

— Мы втроем жили вот так. — Мисс Халдина сплела пальцы рук, потом медленно разъединила их, глядя мне прямо в лицо. — Вот что придумала бедная мама, чтобы мучить и себя и меня всю оставшуюся жизнь, — добавила эта странная девушка. В тот миг я постиг тайну ее очарования — в сочетании страсти и стоицизма. Я представил себе, каково ей будет проводить годы рядом со страшной неподвижностью миссис Халд иной, одержимой своей навязчивой идеей. Но моя тревога не выразилась в словах, ибо я не знал, что думает об этом она сама. Национальные различия — огромное препятствие для нашего сложного западного восприятия. Однако мисс Халдина, возможно, была слишком простодушна, чтобы обратить внимание на мое замешательство. Она не стала ждать, пока я скажу что-нибудь, и, словно прочитав мысли на моем лице, спокойно продолжила: — Поначалу бедная мама, как говорят наши крестьяне, остолбенела; потом опомнилась и теперь будет непременно обдумывать эту злополучную мысль. Вы сами видели, сколь мучительно это происходит…

Я согласился с тем, что все это в высшей степени тягостно, и никогда мои слова не были более искренними. Она тяжело вздохнула.