Тайный гость

Москва за последние триста лет ни разу не была тихой гаванью или же приятным местом для спокойной, несуетной жизни. Как любой стольный город, она одним своим статусом была обречена собирать и накапливать в себе массы деятельных, предприимчивых людей, действия и поступки которых грубо нарушали все божеские и человеческие законы. Воровство, грабежи, изнасилования и даже убийства были весьма обыденным явлением в темных ночных переулках Москвы. Ходить здесь без огня и хорошего сопровождения было равносильно игре в зернь на собственную жизнь и здоровье, в которой до поры могло и везти, но чаще выпадал обидный проигрыш.

Рогатки, надолбы, ночные и дневные караулы у ворот и по улицам не особенно помогали, ибо даже этого малого десятские[52] старались не делать. Именно поэтому хождение в одиночку по ночному городу представлялось московскому обывателю делом гиблым и неразумным. Впрочем, как везде и всегда, покой и порядок горожан зависел в большей степени от личных качеств объезжих голов, решеточных приказчиков и самих десятских. Не успел Феона отойти от дверей Английского двора и полсотни шагов, как его окликнули.

– Стой! Кто идет?

Голос был суровый и требовательный. Монах послушно остановился. Со стороны Гостиного двора на Варварку вышел небольшой отряд из четырех вооруженных людей. Гремя бердышами о деревянную мостовую, они подошли к Феоне вплотную, и один из караульных, подняв над головой горящий факел, осветил им лицо инока.

– Кто таков? – спросил строго. – Знаешь, который час?

– Знаю! – усмехнулся отец Феона и рукой указал в сторону Фроловских[53] ворот Кремля. – Куранты вторую ночную[54] пробили! А иду я в имение князя Семена Прозоровского.

– Неудачное время выбрал ты для хождения по гостям! – покачал головой стражник с факелом в руках. – Озоруют тут у нас. В прошлом дне немчина Андрюшку Фандыгина прямо на Пожаре порезали. Хорошо, подоспели. Живой остался!

– Я монах. Чего с монаха взять?

– Так в темноте, инок ты или торговый человек, не разобрать, – невесело пошутил десятский, убирая факел от лица Феоны. – Ладно, отче, – в добрый путь! Иди, коль такой смелый!

Караул, следуя молчаливому жесту начальника, направился в обратную сторону и, освещая себе дорогу нещадно чадящими факелами, неспешным шагом завернул с Варварки на Спасскую. Следом наступила почти полная тишина, нарушаемая лишь скрипом мокрого снега под ногами. Не останавливаясь, отец Феона прошел вдоль каменного монастырского забора и, в конце его перейдя на другую сторону дороги, углубился во тьму узкой, даже днем не сильно многолюдной Посольской улицы.

Феона настолько хорошо знал Москву, что даже не нуждался в свете для ночных путешествий по ее улицам. Ему достаточно было обычного лунного света. Однако у Красных колоколов[55]

его встретило препятствие иного рода. Неожиданно от стены церкви отделилась черная фигура и направилась в его сторону. Почувствовав опасность, монах насторожился, на всякий случай приготовившись отразить нападение. Однако затем он скорее ощутил, нежели заметил резкое движение за спиной, но было уже поздно.

Сильный удар по затылку оглушил Феону, почти лишив его чувств. Зашатавшись, он медленно опустился на колено, едва удерживая непослушное тело, рукой ухватившись за кованую решетку церковной ограды. В следующий миг сзади кто-то накинул ему на голову пыльный мешок и парой размашистых ударов дубины по груди и спине повалил на землю, после чего его грубо подхватили под руки и поволокли куда-то, продолжая при этом бить и пинать ногами. Феона не сопротивлялся. Он лишь напрягал мышцы, чтобы смягчить удары, и ждал, постепенно приводя сознание в порядок.

Наконец избиение закончилось. Монаха прислонили к каменной стене и на некоторое время оставили в покое.

– Эка! – услышал он над собой приглушенный голос. – Может, мы его того… кончили? Какой-то он унылый. Не шевелится!

– Сейчас узнаем! – произнес другой, более резкий голос.

С головы Феоны стянули мешок. При слабом свете луны он разглядел четырех человек, склонившихся над ним. У каждого лица до самых глаз были замотаны тряпками.

– Живой покуда! – удовлетворенно прогнусил тать с резким голосом. – Вербухи откулатил, сунега![56]

Того, что произошло в следующий миг, никто из налетчиков даже понять не успел. Отец Феона стремительно подцепил подъемом ноги ступню ближайшего к нему противника и нанес сокрушительный удар по голени чуть ниже колена. Послышался хруст рвущихся связок и истошный вой человека, только что лишившегося конечности.

– Кчон-то из ботвы отемнеет![57] – процедил монах сквозь зубы.

Не давая налетчикам опомниться, монах кошачьим прыжком подкатился под второго и, как ножницами, срезал его ногами, после чего добил одним резким ударом локтя в висок. Расправиться с оставшимися двумя Феоне не составило особого труда. Весь поединок занял всего несколько мгновений. Налетчики лежали на земле – кто без движения, а кто истошно вопя и корчась от боли.