Повсюду говорили о больших жертвах среди жителей домов, примыкающих к шпайхерам. Из уст в уста передавали увиденную кем-то апокалипсическую картину гибели целой семьи, которая не смогла выбраться из своего дома, вынуждена была забраться на крышу и сгорела заживо. Отец якобы до последнего момента прикрывал собой жену и троих детей от приближающегося пламени и нестерпимого жара. Но когда огонь охватил второй этаж дома, а языки пламени стали лизать крышу, столкнул их в бушующий огонь и бросился в него сам. Рассказывали также о девочке, которая от страха спряталась в глубокий погреб одного из домов и только поэтому осталась жива, в то время как ее родители и брат погибли в огненном смерче.
От увиденных ужасов, от страшных разговоров, наконец, от бессонной ночи, проведенной на ногах, Генрих совсем обессилел. Он еле плелся по улице, с трудом переставляя ноги и не зная, куда теперь идти и зачем. Ему было все равно. Он чувствовал себя полностью опустошенным. Ничего не хотелось делать и ни о чем не хотелось думать. У Генриха даже слегка закружилась голова, и он, обхватив руками ствол стоящего с краю дерева, прижался лбом к его шершавой коре.
– А говорят, что шпайхеры не сами загорелись. А их кто-то поджег. Один грузчик рассказывал, что видел, как трое человек с какими-то мешками входили в шпайхер «Фортуна», а потом быстро уехали на повозке. Вот они и подожгли. Беда! – услышал Генрих тихий старческий голос.
– Да нет. Это сделали французы. Они всегда хотят навредить нам. Вот и подожгли шпайхеры и «Красный кран», – возразил ему другой.
– Может, и французы. Но кто бы они ни были – они служат Сатане. Столько горя принести людям! Беда! Будь они прокляты! А ты, парень, как думаешь, кто поджег?
Генрих вздрогнул. Рядом с ним стояло два старика. Оба они были какие-то одинаковые: оба опирались на палки, оба были одеты в старые, поношенные сюртуки. Да и жили они, наверное, рядом, привыкнув обсуждать происходящие события.
– Я… я… не знаю! Я не знаю, кто поджег! Я ничего не знаю! Ничего! – быстро заговорил Генрих. Он с ужасом смотрел на одинаковых старичков. Один из них, тот, который говорил про французов, с недоумением смотрел на странного молодого человека, прижавшегося к дереву. Генриху вдруг почудилось: он, этот старик, знает, кто поджег шпайхеры. Только не говорит пока. А смотрит своим немигающим взглядом.
Генрих отшатнулся. В лице старика ему почудилось что-то знакомое. Лукавый прищур глаз, ехидная улыбка, трясущаяся нижняя челюсть…
– Уйди, старик! Прочь с дороги! – закричал срывающимся голосом Генрих. Он резко оттолкнулся от дерева и опрометью бросился в сторону. Подальше от этого старика! Он ведь наверняка знает, что именно он, Генрих, поджег шпайхеры! Они специально подкрались к нему сзади и затеяли этот разговор!
Он бежал по улице, шарахаясь от прохожих, от внезапно открывающейся двери, от фонарных столбов и кустов акации. Оглянувшись, он увидел, как старик, указывая на него рукой, что-то говорил подошедшим к нему людям. Конечно, он знает, этот проклятый старик! Скорее отсюда!
Генрих перебежал на другую сторону улицы, метнулся во двор какого-то дома и встал как вкопанный – прямо навстречу ему из широкой двери сарая выходила женщина. По ее взгляду он понял: она тоже знает, что именно он, Генрих, поджег шпайхеры.
Генрих обернулся, ища путь к отступлению, и увидел приближающуюся к нему с другой стороны девочку. Не доходя до него несколько шагов, она вдруг протянула ему кружку и сказала:
– Попробуйте свежего пива! Хотите пива?
Генрих попятился, отстраняя от себя протянутую ему кружку. Он понял, что в ней совсем не пиво, а смертоносный яд. Для него. Для Генриха.
А девочка, не опуская руки с кружкой, сделала еще несколько шагов и тихим, тоненьким голоском повторила:
– Пейте пиво! Очень вкусное пиво! – И после этого добавила: – Мы с мамой очень не хотели прыгать в огонь, да и братики мои Густик и Мика тоже. Но дом наш горел все сильнее. И папа, чтобы мы не мучились, сбросил нас в огонь… Пейте пиво!
Генрих взвыл, как от страшной боли, и, уже не разбирая дороги, бросился прочь. Из всех окон на него смотрели старики и дети. Они знали, что шпайхеры поджег именно он, Генрих Кордек. И что именно он является убийцей всех людей, погибших в пламени пожара.
Через три дня из Замкового пруда выловили труп молодого мужчины без верхней одежды. При осмотре тела было обнаружено, что руки и ноги его туго связаны толстой веревкой, глаза выколоты, а на груди каким-то острым предметом, похоже ножом, сделана непонятная надпись «Ultor». Как сказал один из преподавателей университета, оказавшийся рядом, это слово в переводе с латинского означает «мститель». В обнаруженном трупе он не без труда узнал студента, занимавшегося у профессора Хагена на кафедре истории искусства и пропавшего на следующий день после пожара.