Так держать, Дживс!

– Да. Перед отъездом из Лондона я с ней встречался за ленчем. Кошмарная особа. Пишет книги. Когда вернулась из Дурбара, настрочила целый том о социальных проблемах в Индии.

– Неужели, сэр? Извините, сэр, не этот галстук.

– Что?

– Этот не годится к твидовому пиджачному костюму, сэр.

Вот это удар. А я-то считал, что поставил Дживса на место. Наступил судьбоносный момент. Если я сейчас спасую, все мои вчерашние победы пойдут прахом. Я взял себя в руки.

– Что еще с галстуком? Я и прежде замечал, что вы на него косо смотрите. Говорите откровенно, как подобает мужчине. В чем дело?

– Слишком кричащий, сэр.

– Ничего подобного. Розовый, веселенький галстук. Вот и все.

– Он не подходит, сэр.

– Дживс, я надену этот галстук.

– Очень хорошо, сэр.

До чего неприятно, черт подери. Я видел, что Дживс страдает. Но уступать не собирался. Повязал галстук, надел жилет, пиджак и вышел в гостиную.

– Привет, привет, здравствуйте, – сказал я. – Что?

– Здравствуйте, мистер Вустер. Вы, кажется, не знакомы с моим сыном Уилмотом? Мотти, дорогой, это мистер Вустер.

Эта треклятая леди Малверн была энергичная, самоуверенная, жизнерадостная особа, невысокая, зато широкая – глазом не окинешь. Самое большое из моих кресел пришлось ей как раз впору, казалось, неведомый мастер знал, что нынче в моде будет кресло, туго облегающее бедра. У леди Малверн были блестящие выпученные глаза, копна желтых волос, и когда говорила, она обнажала не менее пятидесяти семи передних зубов. Я сник. Я почувствовал себя десятилетним мальчишкой, которого нарядили по-воскресному и привели в гостиную поздороваться. Словом, никому бы не хотелось видеть такое у себя в гостиной перед завтраком.

Ее сын Мотти, юнец лет двадцати трех, был высокий, худой и смиренный на вид. Желтые, как у матери, волосы прилизаны и разделены прямым пробором. Глаза тоже выпученные, но не сверкают. Уныло серые с розоватым ободком. Никакого намека на ресницы. Скошенный, безвольный подбородок. Короче, тихий, невзрачный, кроткий, как овца, молодой человек.

– Счастлив познакомиться, – сказал я, хотя это было чистейшей ложью, у меня уже появилось предчувствие, что мне угрожает крупная неприятность. – Значит, перебрались через океан? Надолго ли в Америку?

– Примерно на месяц. Ваша тетушка дала мне ваш адрес и сказала, что я смело могу вас навестить.

Услышав это, я обрадовался – кажется, тетя Агата идет со мной на мировую. По-моему, я раньше уже говорил, что между нами кошка пробежала, и вот из-за чего: она послала меня в Нью-Йорк, чтобы вызволить моего кузена Гасси, в которого мертвой хваткой вцепилась девица из мюзик-холла. Когда я завершил операцию спасения, оказалось, что Гасси не только женат на означенной девице, но и сам стал актером мюзик-холла, изрядно преуспев на этом поприще. Теперь вы поймете, почему отношения между тетушкой и племянником несколько напряжены.

Я просто не смел вернуться в Англию и предстать перед ней, поэтому вздохнул с облегчением, узнав, что по прошествии времени рана затянулась настолько, что тетушка наказала своей приятельнице меня навестить. Мне нравилась Америка, но я не хотел, чтобы до конца моих дней мне был заказан въезд в Англию. Поверьте, Англия слишком мала, в ней невозможно жить, если тетя Агата ступила на тропу войны. Услышав слова леди Малверн, я взбодрился и сердечно улыбнулся гостям.

– Ваша тетушка сказала, вы сделаете все возможное, чтобы помочь нам.

– О чем речь! Всенепременно!

– Благодарю вас. Я хочу, чтобы вы ненадолго приняли к себе моего дорогого Мотти.

В первый момент я ничего не понял.

– То есть ввел в свои клубы?

– Да нет же! Нет! Мой дорогой Мотти совершенно домашний ребенок. Правда, Мотти, дитя мое?

Мотти, который сидел, засунув набалдашник трости в рот, раскупорился и подал голос.

– Да, мама, – промямлил он и снова закупорился.

– Я не желаю, чтобы его вводили в клубы. Приютите его у себя – вот что я имею в виду. Оставьте пожить с вами, пока меня не будет.

Ужасающие слова были произнесены ровным будничным голосом. Эта женщина даже не представляла себе, насколько чудовищно то, что она предлагает. Я окинул Мотти быстрым взглядом. Он углубленно сосал набалдашник и смотрел в стену. Одна мысль, что мне, неизвестно на какое время, подсунут это сокровище, до смерти меня испугала. Не преувеличиваю, просто до смерти. Это было совершенно, абсолютно немыслимо. Как только я увижу, что Мотти протискивается в мое гнездышко, я тут же призову полицию. Я хотел было так все ей и сказать, но она, как паровой каток, смяла мои невысказанные возражения.

В этой женщине было нечто такое, что парализует волю.