Так тихо плачет супербог

— А если я скажу, что едем через три дня? Или даже завтра?

— Не знаю я, Юрочка. Как-то слишком быстро. Так дела не делаются.

— Отправим тебя учиться, ты представь. Язык выучишь, будешь фильмы без перевода смотреть. И пальмы, помни про пальмы. Они там везде. Это тебе не яблоньки, такие большие… закачаешься.

Аня не повелась и промолчала. Юрий начинал выходить из себя.

Музыка невообразима без нот, а его жизнь — без Ани. Она разводила в Юрии костёр жизни. И возглавляла то немногое, что перекочевало из Союза в новую, бесплодную и голодную, жизнь.

Только Аня и голоса задержались у Юрия надолго.

Он не мог лишиться её на пути к лучшему и большему.

— Анечка, я же не смогу один. Ты мне нужна. Соглашайся.

— Юра, давай не будем.

— Ты уже согласна, я же вижу, — зашипел Юрий.

— Юра, — она повысила голос. Кто-то из пенсионеров выглянул на шум из-за своей панамки, жуя котлету. — Я сказала «нет».

— Чего кричишь? Я же с тобой по-хорошему.

— Я с тобой тоже по-хорошему. А ты как баран о новые ворота.

— Анечка, давай не ссориться.

— Давай. А ты не дави. Решим как решим. И без меня уедешь, какие твои годы? Всё, закрыли тему. Ешь, бабай, — она была почти ласкова.

— Без тебя не уеду, в том-то и дело. Ты же мне стала как родная.

— Ты долго ещё будешь кровь из меня пить?

— А я не понял, я тебе что-то плохое предлагаю? На панель выйти? Или жить нормально? — У Юрия захватило дух от смелости. — Что, и слов нет, Анечка? А я у тебя спрошу. Сколько ты вот так жить собираешься?

— Как… вот так?

— Что даже блины я тебе покупаю.

Аня звонко бросила ложечку на тарелку.

— Ты заигрался, Юра, — обратилась к официантке, которая сновала от братков к браткам: — Девушка! Счёт, пожалуйста. А ты… Я ухожу.

— Никуда ты не пойдёшь.

— Почему?

— Я так сказал. Пока не договорим, не уйдёшь.

Аня побледнела, так и застыв на месте. От Юрия никто не ждал стали.

— Говорила мне мама, что у тебя с ку-ку беда.

Юрию не доставляло удовольствия давить, но не знал, как выкрутиться по-иному. Им полностью завладело раздражение.

— Жалко, что не послушала.

— Тиран.

— Как отлистываю, так Юра-Юрочка. А как прошу по-человечески, так сразу тиран. Все вы, бабы, одинаковые.

— Нет, я точно ухожу. Это уже ни в какие ворота.

Аня вскочила на ноги. Пенсионеры ни на шутку встрепенулись и даже загалдели. Явственно слышались фразы: «безобразие» и «ужас».

— Стой, — поморщился Юрий.

— Убери руки, руки убери! Я охрану позову!

Юрий и Аня вели себя театрально. Они, сами того не зная, подражали мыльным операм. В них не было умения ругаться и проклинать.

Они искусственно лопали хлопушку скандала.

Юрий схватил Аню за локоть. Он уже был готов упасть на колени, когда почувствовал чьё-то присутствие за спиной. Он обернулся.

За столиком позади ожидало знакомое лицо. Оно смотрело на Юрия с улыбкой сочувствия.

Это лицо, вытянутое морщинами, походило на погребальную маску.

Глаза не моргали и зорко следили за Юрием.

Это был дедок лет шестидесяти на вид. Сухонький и тонконогий, он был одет в зелёный костюм и ботинки с острыми носками.

Перед ним на столе лежал «Ретазевск Вечерний» и стояли две тарелки — с овсянкой и сухофруктами. Он не притрагивался к еде.

Сложив руки, он сверлил Юрия мёртвым и пустым взглядом. Его потухшее и сосредоточенное выражение напоминало «Станчика».

Старичок смотрел на Юрия и одновременно сквозь него, будто видел нечто, недоступное глазу. Этим старичком был Фира.

— Господи, — одними губами прошептал Юрий.

Следующие секунды потонули в хоре голосов. Они пухли в его голове будто нарывы. Крики становились всё громче и громче, пока не заполнили каждую частичку слуха Юрия. Голоса переливались и вкладывались друг в друга. Долгая, протяжная нота женского мрачно тянулась за десятком мужских — тонких писков и заливистых басов.

Они не пели, но кричали. Десятки людей одновременно молили о помощи и поминали близких. Бранились и плакали. Они по-детски сознавали конец всех вещей. Любимый кот когда-нибудь одряхлеет и потеряет все зубы. Друзья исчезнут. Родители обязательно умрут.

Этот конец начинался с них самих. Они отчаянно цеплялись за жизнь.

Юрий ощущал всё то же, что и голоса. Всю их растерянность, ужас и бессилие перед неизбежным, ставшим до боли близким.

Уже пятнадцать лет эти крики сопровождали его дни и ночи. С годами их число только возрастало. От пары — к десятку, к десяткам.

Юрий не слышал ничего вокруг, даже своего дыхания. Он ощущал пол, плывущий под ногами. И разрушительную мощь звука внутри своей головы. Юрию отказало даже зрение. Его глаза застила белая вспышка неизвестного свойства, за которой пришли искры.

Это оглушительное ничто длилось не больше трёх секунд. И вдруг, не менее внезапно, оборвалось. Голоса пропали. Совсем. Открытие не принесло радости. Оно вселило тревогу: голосам было некуда деться.

Когда вспышка ушла, Юрий взглянул на Аню. Её черты заполнил ужас. На её лице не находилось мускула, который бы не извернулся в спазме боли. Так и стоя у стола, она дрожала словно лист на ветру.

Юрий перевёл взгляд на зал и вздрогнул. Перед ним открылся хаос.