Такое разное будущее: Астронавты. Магелланово облако. Рукопись, найденная в ванне. Возвращение со звезд. Футурологический конгресс (сборник)

Красные, орущие лица покачивались перед глазами. Мне казалось, что Барран, прядая ушами, подает какие-то знаки крематору, но это мне, должно быть, привиделось: оба были слишком навеселе. Семприак вдруг схватил чужую рюмку, опустошил ее, швырнул об пол и встал. Водка пополам со слюной стекала по рыжим усам.

– Ну и красавчик! – кричали ему. – Господа! Внимание! Обличье высшего разряда! Повышение ему, повышение!

– Молчать!!! – запищал, страшно бледнея, крематор.

Он покачивался, не мог отыскать равновесия – широко расставленными руками оперся о стол, прокашлялся и, щеря беличьи зубы, с лицом, ослепленным слезами, затянул:

– О юность моя! О детство святое и ты, дом мой родимый! Где вы?! Где я, прежний, прадавний… Где маленькие мои ручонки с пальчиками розовенькими, крохотными, с ноготочками сладостными… ни одного не осталось! Ни одного… Прощайте… Плюю… нет: блюю…

– Перестань!! – резко бросил Барран. Он что-то вынюхивал своим плоским, огромным носом. Смерил глазами молодого человека, сидевшего рядом, и, приложив к его рту полную бутылку, зашипел: – Ты не слушай, что он говорит! – и придержал его голову.

Бутылка быстро опустошалась. Бульканье, которое издавал пьющий, было единственным звуком в наступившей вдруг мертвой тишине. Крематор, с прищуренными глазами наблюдавший за снижением уровня жидкости, кашлянул и продолжил:

– Ужель отвечаю я за ручищу мою неуклюжую? За носище? За пальчище мой? За зубище? За скотство мое? Вот я пред вами, изнасилованный бытием…

Он умолк: что-то вдруг изменилось. Худой, вынимая опорожненную бутылку изо рта юнца, который обмяк у него на руках, произнес трезвым, спокойным голосом:

– Хватит.

– Э? – буркнул апоплектик. Наклонился над полулежащим, оттянул у него поочередно веки и заглянул в зрачки. Похоже, осмотр его удовлетворил, и он небрежно отпустил тело; оно со стуком скатилось под стол, и вскоре оттуда послышался тяжелый, норовистый храп.

Тогда крематор сел, добросовестно отер лоб и лицо платочком, поправил усы; прочие тоже зашевелились, закашляли, засуетились…

Я смотрел вокруг, не веря своим глазам. Краска сходила с их лиц, они откладывали на тарелки брови, родинки, и, что еще удивительнее, глаза у них просветлели, лбы поумнели, с лиц улетучился чиновничий разгул. Худой (я по-прежнему называл его так, хотя его щеки порядочно округлились) пододвинулся ко мне вместе со стулом и, светски улыбаясь, сказал вполголоса:

– Надеюсь, вы простите нам этот маскарад. Дело в высшей степени неприятное – но тут виновата vis maior[23]. Поверьте, ни одному из нас это не дается легко. Человек, даже только изображая скотину, непременно отчасти и сам оскотинится…

– А потом расскотинится! – бросил крематор через стол. Он с явной брезгливостью разглядывал собственные руки.

Я не мог выговорить ни слова. Худой оперся о мой стул. Из-под пижамы высунулись манжеты вечерней рубашки.

– Оподление и расподление, – сказал он, – таков вечный ритм истории, раскачиванье над бездной… – Он поднял голову. – Вот теперь вы будете нашим гостем: в собрании, быть может, слишком академическом – в собрании абстракторов, если можно так выразиться…

– Простите, как? – пробормотал я, все еще не в состоянии опомниться после столь неожиданной перемены.

– А так… ведь мы, собственно, профессора… Вот это профессор Делюж. – Он показал на толстяка, который, не без труда вытащив храпящего из-под стула, прислонил его к стенке. Под расстегнутой пижамой виднелся офицерский мундир мнимого аспиранта.

– Делюж, видите ли, возглавляет кафедру обоих проникновений.

– Обоих?..

– Да. Агентуристика и провокаторика… В качестве маскировщика не имеет себе равных… Кто, как не он, закамуфлировал половину звезд в Галактике?

– Барран! Это служебная тайна! – полушутливо бросил толстый профессор. Приведя в порядок одежду, он взял бутылку минеральной воды и обильно окропил ею лысину.

– Тайна? Теперь? – усмехнулся Барран.

– Точно ли он без сознания? – спросил крематор, обхватив лицо руками, словно пересиливая водочный угар.

– Действительно, этот молокосос слишком храпит, – добавил я, начиная понимать, что все это время они пытались споить переодетого в пижаму офицера.

– Какой он молокосос? Да он вам в отцы годится… – прошипел толстый профессор. Он бережно вытирал лысину, одновременно попивая из стакана минеральную воду.

– Делюжу можете верить, это старый практик, – усмехался мне Барран. С этими словами он поднял свисавшую почти до пола скатерть, и я увидел, что апоплексичность ученого кончается сразу за ее краем.

– Псевдоножки, – заметил он в ответ на мой ошеломленный взгляд. – Практичная вещь, в самый раз для подобных оказий…

– Значит, вы тут… все… профессора? – промямлил я. Я не был, к сожалению, трезв.

– За исключением нашего коллеги крематора. Ну а его специальность внеотдельская, – произнес добродушно Барран. – В качестве начальника кадаврологического семинара и смотрителя коллекции – custodia eius cremationi similis[24] – он заседает в ученом совете.

– Ах… значит, господин Семприак все же крематор? Я полагал, что он…