Такое разное будущее: Астронавты. Магелланово облако. Рукопись, найденная в ванне. Возвращение со звезд. Футурологический конгресс (сборник)

Я остался один, среди отодвинутых, брошенных стульев, у стола, являвшего собой отвратительное, тошнотворное зрелище: огрызки, грязные тарелки, винные пятна на скатерти. В тишине послышался мягкий стук. Я окинул глазами комнату – пусто. Стук не прекращался, упорный и монотонный. Я прислушался. Он доносился из угла. Я медленно пошел туда. Один, два, три, четыре удара, как будто кто-то пальцем обстукивал дерево. Шкаф!

Ключ торчал в замке. Я повернул его. Дверцы, без моей помощи, медленно растворились. Внутри сидел, сложившись чуть ли не вдвое, отец Орфини, в сутане, наброшенной на мундир, не до конца застегнутой снизу, со стопкой исписанной бумаги на коленях. Он не смотрел на меня, продолжая писать. Поставив точку, высунул ноги наружу, поднялся с табуретки, которая стояла на дне шкафа, и вышел оттуда, серьезный и бледный.

XII

– Подпишите. – Он положил бумагу на стол.

– Что это?

Я все еще стоял в позе, выражавшей удивление, прижав руки к груди, будто защищаясь от чего-то. Бумаги лежали на грязной скатерти, рядом с одной-единственной чистой тарелкой, оставленной крематором.

– Протокол.

– Какой протокол? Признание? Меня оговорили еще раз?

– Нет. Это просто описание – и застенографированные высказывания, ничего больше. Подпишите.

– А если я откажусь? – не глядя на него, бросил я. Медленно уселся на стул. В голове лопались тягучие, липкие нити боли.

– Это только формальность.

– Нет.

– Хорошо.

Он собрал бумаги со стола, сложил их, засунул в карман мундира, застегнул пуговицы сутаны и – на моих глазах – снова стал всего лишь священником. Потом посмотрел на меня, словно ожидая чего-то.

– Вы сидели там все это время? – спросил я, пряча лицо в ладони. После водки остался какой-то мутный осадок во рту, в горле, во всем теле.

– Да.

– А не душно было? – сказал я, не поднимая головы.

– Нет, – спокойно ответил он. – Там есть кондиционер.

– Рад за вас.

Я был так разбит, что не стал говорить, что я о нем думаю. Левая нога стала тихонько дрожать. Я не обращал на нее внимания, сидел, уткнувшись лицом в ладони.

– Я хочу рассказать тебе, что тут произошло, – произнес он негромко, склонившись надо мной. Выдержал паузу, но так как я не отзывался и даже не шевельнулся – только нога дрожала непроизвольно, как заведенный механизм, – продолжил: – Эта «шутка» была финалом борьбы Баррана с Семприаком. Ты должен был решить ее исход. Аспирант играл роль, отведенную ему Барраном. Делюжу предназначалась лишь роль свидетеля. Барран устроил все на свой страх и риск и искал кого-нибудь, кто подошел бы для этой игры. О тебе он узнал, должно быть, от доктора, который его лечит. Больше мне ничего не известно.

– Лжешь, – тихо сказал я сквозь сложенные руки.

– Да, лгу, – повторил он, как эхо. – Почему? Это была самочинная интрига Баррана. Делюж, однако, уведомил о ней Секцию. Будучи приобщена к другим документам – без ведома Баррана, по доносу Делюжа, – интрига стала частью делопроизводства Секции. Об этом знали только ее начальник и я, посланный им, чтобы запротоколировать все, что здесь произойдет. Так это выглядит в первом приближении. Но аспирант сделал нечто непредусмотренное: выходя, постучал в шкаф. Стало быть, знал, что я там. Из присутствующих обо мне не знал никто. Аспирант не мог получить такого приказа от начальника Секции, так как не подчинен ему. А значит – как указывает этот стук, – он действовал по приказу откуда-то сверху. Тем самым он вел двойную игру: перед Барраном, своим начальником, делал вид, будто подслушивает, а в то же время через голову Баррана контактировал с каким-то более высоким начальством. С какой целью ему велели постучать? Я должен был запротоколировать все, а значит, и стук. Начальник Секции, прочитав мой рапорт, поймет, что не следует начинать дисциплинарное разбирательство об участии аспиранта в интриге, затеянной Барраном, ведь аспирант, постучав в шкаф, дал понять, что уполномочен более высоким начальством, выполняет официальный приказ, а не пособничает Баррану в его самовольной интриге. Итак, операция проводилась на трех уровнях сразу: как игра Баррана против Семприака, как дело «Барран, Семприак и другие», контролируемое, при моем посредничестве, Секцией по личному приказу начальника, и наконец, как дело еще более высокого порядка, в котором аспиранта можно не брать в расчет, ибо за ним стоит уже кто-то не из Секции, а из Отдела.