Танго на цыпочках

— Поживиться за счет слабой женщины. — Палевич сразу же пожалел о сказанном. Не следовало раздражать Охимчика, тот еще мог быть полезен. Но, видит Бог, морализаторство пана Юзефа, его самонадеянность и извращенные понятия о чести раздражали неимоверно. Впрочем, пан Юзеф на язвительное замечание приезжего гостя отреагировал спокойно, будто ожидал чего-нибудь этакого, и возражения заранее подготовил.

— Думаете, я мерзок? Да я забочусь о своем благополучии, однако, согласитесь, это нормальное явление. Всяк человек желает иметь больше, нежели ему Господом отпущено. А, коли не желает, то он либо святой, либо дурак. Впрочем, на Руси, кажется, дураков любят и отнюдь не за святость, а за это их умение тупо копошится в грязи, не смея мечтать о большем. Со мною ей будет лучше, чем с братом. Я буду заботится, ухаживать за ней, как за редким цветком. Впрочем, Натали много и не надо, ромашка она, бледная, несчастная ромашка, выросшая в тени и в жизни не видавшая солнечного света.

— Ромашка, значит. — Палевич с трудом сдерживал желание схватить этого самоуверенного щенка за шкирку и вышвырнуть из дому. Надо же, какой знаток цветов выискался.

— Как есть ромашка. — Пан Охимчик, скрестив руки на груди, наблюдал за огнем. Чудной он сегодня какой-то, говорливый не в меру, веселый да радостный, хотя в последние дни ничего такого радостного и не случалось-то.

— Наталье с рождения была предначертана участь ромашки, безмолвной фрейлины при дворе прекрасной царицы. Магладена — вот кто истинная роза. Волшебная роза райского сада, по недоразумению забытая Господом на земле. О… Ее руки, ее губы, ее волосы, глаза… В ней все верх совершенства.

— Она и в самом деле была красива. — Осторожно заметил Аполлон Бенедиктович. Неуместная откровенность доктора выглядела, по меньшей мере, странно, однако, раз уж пану Охимчику хочется поговорить о покойной Магдалене, то следует слушать его, а не задумываться над причинами сей откровенности.