Таня Соломаха

— Ты мой сын… Хоть ты послушайся меня…

Он представил себе, как сейчас, в это мгновение, на площади гарцует Иван Богдан, а отовсюду подлетают красные казаки.

— Пустите, мама, довольно!

— Не смей! Привяжи коня, чертов гицель!

Тут дончак, рванувшись на свободу, больно ударил Сергея. Юноша оттолкнул руку матери. В отчаянье Шпильчиха упала.

— Эт, вот еще!.. — подосадовал Сергей, выбегая с конем.

— Мама… — Он хотел было подойти к ней, поднять ее, утешить (мать сотрясалась от плача), но где-то в станице проиграл горн.

Сергей взлетел в седло, конь легко перепрыгнул через плетень.

Больно отозвался топот конских копыт в сердце матери…

* * *

После тяжелой армейской службы в 1877 году казак драгунского полка Трофим Шпилько возвратился в родную Шпаковку Конотопского уезда, на Черниговщине. Сын крепостного, безземельный Трофим застал свою многочисленную семью в нищете, в наймах у помещика.

Двенадцать лет верной службы за «веру, царя и отечество» не дали драгунскому рубаке никаких прав на собственный уголок, на клочок земли. Приходилось идти батрачить, скитаться по экономиям.

И Трофим Шпилько, как и тысячи его земляков, двинулся со своей семьей на Кубань. Манила обездоленных, голодных хлеборобов легенда о свободных землях по Тереку, Дону, Кубани, рассказы о плодородности ставропольского плато.

Но что ожидало Трофима Шпилько, у которого не было ни денег, ни скота, ни инвентаря? Вырыл себе землянку в Попутной и с ходу — в наймы.

Так и умер Трофим Шпилько, не сделавшись самостоятельным хозяином. Семья осталась в беспросветной нищете. Сыновья разошлись по людям. Старший, Денис, обучался у армавирского сапожника, Назар пошел молотобойцем к кузнецу, а Володя подался батрачить к помещику Мазаеву. И только Сергей остался при старенькой матери. Это была ее радость, утеха, ее здоровье, помощь.

А сейчас стояла Шпильчиха посреди хатенки и звала: «Хата, хата, отчего это мы с тобой осиротели?.. И как же нам теперь самим? Эгей, хата!.. Натопишь ли мне печь, хата, когда холодно станет; сваришь ли поесть мне, больной; улыбнувшись весело, прошепчешь ли: „Мама“?»

И пошла Шпильчиха по селу, потому что не было сил оставаться в одиночестве.

* * *

Оглянулась Таня, и сердце затрепетало: грозной лавиной шло казачество… Гусарную захватили кадеты. Наутро они могут двинуться в Попутную. Нужно спешить…

Казаки пришпоривали тонконогих скакунов. Поправляли сабли, откидывали бурки с плеч. На казачьих папахах — красные ленты. Сурово поблескивают газыри, оружие.

Угрюмо пылит позади на подводах пехота, ощетинившаяся штыками, пулеметами.

Все молчаливы, насуплены. Взгляды тревожные. Кто-то пустил слух: в Гусарной вырезали триста большевиков и иногородних. Вранье, конечно, подвох кулацкий. Но производит угнетающее впечатление.

Иван Богдан едет впереди, настороженно осматривает горизонт. А идти еще далеко. От напряжения устанут бойцы. И Таня натягивает повод. «Вот бы кобзаря того седого сюда! Заиграть бы веселую!..» А вслух говорит:

— А отчего казаки воды в рот набрали?

И ее голос, которым не раз любовалась станица, зазвучал в степи:

Ихав козак за Дунай,Сказав: «Дивчино, прощай».

Сотня дружно подхватила:

Ты, коныку, воронэнькый,Нэсы та гуляй.

А пехота уже подтягивала:

Постий, постий, козаче,Твоя дивчина плаче…

Мужали лица бойцов, проникались отвагой…

…В разведку Прокоп Шейко прихватил двух юношей — «чтобы сердце молодое закалялось» — Миколу Соломаху и Сергея Шпилько. «Посбрасывайте бурки, оставьте карабины и сабли. С собой взять только кинжалы и веревки».

Шли оврагом. Ночь была темная. Тучи надвинулись со всех сторон. Влажный ветер нес от станицы щекочущие запахи.

Молодые парни отставали, спотыкались. «Давай, хлопцы, поскорее», — подбадривал шепотом Прокоп. Знал, как напряжены у них нервы и стучат сердца.

Еще несколько шагов, и натренированный глаз Прокопа улавливает силуэт человека.

«Ложись!» — прижал парней к земле. Поползли. В тишине вдруг четко, сочно прозвучал бас:

— Мишко, Петро, тю, уснули, что ли?

«Их трое… Ага… Один на один… Это ничего…»

Полежали, затем подозвал хлопцев, прошептал: «Микола, ты — отсюда, а ты — оттуда, я ж — в лоб. Тихо… Красиво…»

Поползли хлопцы. Слышат — храпят. «Ну и казаки, прости господи!» — сплюнул Прокоп. Но вот вскочил горбоносый Микола, насел на кого-то, кряхтит. Справа хищно взметнулась фигура Сергея. «Орлы!» — одобрительно мелькнуло у Прокопа, и, прыгнув, он схватил третьего.

Казаки проснулись, стали ругаться, принимая все это за шутку. «А ну, не валяйте дурака, хлопцы», — сопротивлялись они.

— Они думают, что это им хахоньки, — усмехнулся Шейко и рукояткой кинжала толкнул кадета.

Пленные присмотрелись, умолкли, покорно пошли оврагом.

Показания пленных спасли попутнинцев от западни.