Таня Соломаха

Все лето подразделения Попутнинского полка, не прекращая смелых внезапных рейдов по станицам мятежников, стойко держали фронт по реке Кубани. Не допускали соединения шкуровцев и кадетских банд с корниловцами.

На том берегу реки было много станичников, которые после разгрома в Попутной контрреволюционного восстания, поднятого на троицу, перебежали за Кубань.

Утро обычно начиналось словесным поединком и подзуживанием. Тритенко кричал:

— Эй, Яшка Литвин! Переходи к нам, а то жинку твою Настю грусть заедает, сама пашет, сама сеет и гуляет с нами, червонными казаками…

В другом месте кто-то из кадетов:

— Кум Костюк, сдавайся! Пожалей моего крестника.

— А что ты там делаешь, кум?

— Чай пью с момпасе!

— Так на тебе еще и лимон… А то ты скупенький, сам не купишь.

Через реку летит граната. Взрыв, выстрелы, ругань. Начинается бой.

По ночам Прокоп Шейко или Иван Богдан ведут отряды через Кубань, нападают внезапно, бьют, захватывают обозы — и назад.

А вражеское кольцо сужается. С юга подступают корниловские легионы — участники зимнего похода Корнилова на Кубань. Белогвардейские полки генерала Покровского показались уже около Лабы. Гуляет толстобрюхий развратник Шкуро со своими головорезами, свирепствует Мамонтов.

Через станицу Попутную каждый день проходят отряды… Вот прогрохотали тачанки анархистов. «Их можно бы вовлечь в нашу армию, — думает Таня. — Но почему командование, почему Сорокин не ведет переговоров?»

Прошел прославленный отряд Кочергина[19]. Два дня грозной лавиной шла «Стальная дивизия» под командованием донецкого шахтера Дмитра Жлобы[20].

Куда они идут? В Ростов? На соединение с регулярными частями Красной Армии?

Но почему эти отряды не остаются здесь для борьбы с кубанской контрреволюцией? Почему главком Северо-Кавказской армии Сорокин оставляет станицу за станицей?

И вот уже сдан Армавир, дорога на Ростов отрезана. В обратную сторону заскрипели обозы беженцев на тачанках, на линейках. За каждой мажарой плетется корова. Визжат свиньи на подводах, гогочут гуси, ревут ослы.

По обочинам дороги походной рысью скачут всадники, запыленные, злые. Тревожные лица, настороженные взгляды. «Почему отступаем? До каких пор? Почему Сорокин уводит нас от родных станиц? Там же горят наши хаты, вешают матерей».

И поползли черные слухи среди бойцов: главком Сорокин — изменник…

Таня предложила поехать к нему, переговорить. Избрали делегацию из коммунистов, боевых командиров. В Невинномысскую, где в салон-вагоне размещался штаб армии, поехали Кузьма Цапуров, Таня Соломаха, Олекса Гуржий, Иван Опанасенко.

Сорокин в белой черкеске с газырями, сияющими золотом, принял попутнинцев в перерыве между беседами с начальником штаба. Развалившись в кресле, главком тоскливо посматривал за окно, где замерли часовые-чеченцы. Подкрашенные усы уныло обвисли, и хотя в грузной фигуре главкома еще чувствовалась военная выправка, однако преждевременная полнота, обрюзглый вид делали неузнаваемым этого героя Эрзрума, в прошлом отчаянно храброго сотника, который валил турок, как баранов.

Прославленный джигит и красавец постарел. Согнулись молодецкие плечи, угас соколиный взгляд под припухлыми веками: пьяные оргии, штабные интриги и алчные женщины, по ночам гнездившиеся в салон-вагоне, сделали свое разрушительное дело. К тому же неустойчивое положение на фронте. Все это избороздило морщинами лоб «кубанского Наполеона» (жадный к власти Сорокин всегда бахвалился этим прозвищем).

В движениях главкома чувствовалась настороженность, нервозность.

— Что нужно? — недружелюбно встретил он прибывших и руку положил на кобуру: умел Сорокин быстро выхватывать маузер и стрелять в упор подозрительной личности…

Он не поднялся навстречу делегатам, а равнодушно скользнул взглядом по запыленным фигурам и лишь внимательнее посмотрел на Таню: ему рассказывали о храброй девушке-комиссаре.

Начала Таня, но, услышав слово «отступление», главком дернулся, пренебрежительно отмахнулся:

— Вмешиваться в мои стратегические планы я не позволю! Я отчитываюсь только перед самим Троцким и революцией. Троцкий доверил мне армию, и я отвечаю за нее, а не вы. Приедете еще раз — расстреляю…

Возвращались по большому тракту, а навстречу беженцы, беженцы… Голодные, оборванные… Вот старичок у дороги ямку копает.

— Что делаете, дедушка? — спрашивает Таня, останавливая коня.

— Внучку хороню.

От мажары идет старуха, несет что-то завернутое в тонкое рядно.

И уже оглянувшись, Таня увидела свежий холмик земли, над ним стояла старуха и костлявым кулаком грозила кому-то в сторону горизонта.