Таня Соломаха

Мажара заскрипела, а Раиска исчезла в будыльях кукурузы. И как раз вовремя: из Воскресенки — от ветряков — деда догонял казачий дозор.

— Куда, старое лубье, прешь?

— На ярмарку, сынки.

Казаки саблями потыкали мешки.

— Езжай… Назад без магарыча не пропустим.

Раиска торопилась домой. Там в горячке лежала мать. И отец и мать, оба теперь нуждались в ее уходе, надо стряпать, стирать белье, бегать к Тане…

Не замечала девочка, что у нее на переносице уже давно прорезалась глубокая морщинка.

XXIX

Сужалось неприятельское кольцо, измотанные партизанские сотни задыхались в тисках свежих офицерских полков. Храбрый Иван Богдан повел 1-й Ставропольский кавалерийский полк на Сухую Буйволу, оставляя дымившиеся Суркули, Куршаву, Султанку и вырубая мелкие кадетские гарнизоны. Но арьергардные части XI армии подтягивались к Кизляру и, потрепав шкуровцев в Рогатой Балке под Сухой Буйволою, полк двинулся на юг. Володя Шпилько получил приказ прорваться со своей прославленной сотней к Святому Кресту, соединиться с Кочубеем и попросить легендарного комдива о помощи.

Возможно, и не прорвалась бы истощенная сотня сквозь густые пулеметные заслоны, но не только саблей и пикой умел мастерски владеть кубанский красавец Владимир Шпилько.

Внезапно под Сотниковкой в предрассветной мгле на кадетские засады, грохоча и сея смерть, поползла чудовищная громадина. «Танки!» — панически пронеслось над окопами противника. Пятигорская молодежь, мобилизованная остервенелым Серебряковым, бросилась наутек, пулеметы умолкли, и Володя повел сотню в атаку. Так был остроумно использован автомобиль, доставленный в свое время Иваном Опанасенко. Всю ночь по приказу изобретательного Володи хлопцы мастерили «танк», пристраивали легкую горную пушку, устанавливали пулемет. Расчет был верный (недаром Володя выбрал для прорыва именно позиции пятигорцев). И теперь попутнинцы рубали, били пиками обезумевших от страха серебряковцев. А через несколько часов братались с кочубеевцами в Святом Кресте.

Тем временем Шкуро, охваченный жаждой мести, все свои силы бросил на попутнинцев и ставропольчан. На помощь ему пришла тяжелая артиллерия генерала Бычерахова.

1-й Ставропольский полк вынужден был в течение нескольких дней отступать по мерзлым дорогам на Чонгарец. Там были белые, зато кончалось предательски ровное плато, начинались леса.

На короткий отдых стали у горы Недремной, в небольшом лесу. Выставили сторожевые посты, устроили засады, на полянах разложили костры. Утомленные до предела бойцы, намотав на кулак повод, валились на усыпанную листьями землю и мгновенно засыпали. Иван Богдан, Назар Шпилько и Олекса Гуржий объезжали пикеты, будили часовых.

Наступал вечер. Начал сыпать снежок. Как вдруг из-за курганов ударили батареи противника, взбудоражили лагерь. Снаряды оглушительно разрывались в лесу. Падали деревья, давили людей и коней. Жужжали стальные осколки, свинцовым дождем сеялась шрапнель. В нескольких местах загорелся лес, потянулся дым, разъедая глаза… Взрывы, дикое ржание, стоны, ругань… Бешено выносились из леса опаленные кони и мчались неведомо куда.

— На Недремную, хлопцы! — кричит Богдан.

Да, это спасение. Изборожденная расщелинами, заросшая диким кустарником хмурая вершина могла спасти красных бойцов.

— На верхотуру, братва! — звонко кричит пулеметчик Тритенко. Кряхтя, он тянет «Максима» — его тачанка горит, как факел.

Последним из огня и дыма выполз богатырь Петро Шейко. Ему оторвало снарядом ногу, он туго перевязал культю башлыком и пополз… А шкуровцы, как саранча, уже облепили подножие горы, навалились сворой на Шейко, скрутили ему руки, связали башлыками. Поздно, ой, поздно ударили с вершины партизанские пулеметы!..

Два дня холодные ветры пронизывали партизан со всех сторон, а сверху давил мороз и припорашивал снежок, но жарко было бойцам: отовсюду беспрестанно ползли обезумевшие от ярости белоказаки, норовя столкнуть обороняющихся в пропасть, которая зияла за их спинами. От жажды и от ран гордо умирали герои. А на фоне зимнего неба все не исчезали силуэты красных воинов. Как бы из камня вытесанные, они грозно нависали над врагом, и ни ветер, ни пули, ни снаряды не могли смести их с вершины. Полоскалось на ветру и рдело полковое знамя. Его было видно далеко-далеко, с окрестных гор и степей.

Ночами рыли саблями братские могилы, затем над свеженасыпанными холмиками принимали в партию. Сходился весь полк, кроме дозорных. Оборванные и голодные, прижимались друг к другу, чтобы согреться, раскладывали костер из мелкого хвороста, а Шпилько объявлял:

— Товарищи бойцы! Коммунисты! Открытое партийное собрание разрешите считать…

Порой из-за туч выглядывал месяц и освещал суровые, окаменевшие лица, перевязанные грязными бинтами, окутанные башлыками.

В тесный круг выходил партизан, смотрел прямо в глаза комиссару, чувствовал локоть друзей.

— Я красный боец Первого Ставропольского полка, вступая в ряды великой партии большевиков, клянусь…

— Клянусь!..