Театральная секция ГАХН. История идей и людей. 1921–1930

Замечу, что Шор читает доклад уже второй раз – впервые с тем же докладом под несколько иным названием («Закрепление спектакля: к проблематике современного творчества»[293]) она уже выступала на Комиссии по изучению философии искусства Философского отделения ГАХН несколькими месяцами ранее, 8 июня 1926 года – и Якобсон участвовал в его обсуждении. И, выступая в Комиссии по изучению философии искусства, Павел Максимович был более точен в своих замечаниях (либо работала более грамотная стенографистка): «Когда возникает проблема фиксации спектакля, то нужно различать, в каком плане трактуется проблема. О фиксации можно говорить в следующих случаях: 1) речь идет о партитуре режиссера – где улавливается его замысел, 2) о фиксации таких моментов в спектакле и в таком плане, который позволит научно изучать впоследствии данное произведение, 3) о фиксации моментов спектакля – речи, жеста, в качестве пособия для актеров, чтобы они могли отыскивать утерянные формы и т. д., 4) о такой фиксации спектакля посредством точных и совершенных приборов, благодаря которой его в этих новых средствах можно воспроизвести как своеобразное художественное произведение, данное, однако, в другом материале, например, говорящий, звучащий кинематограф. Очевидно, Ольга Александровна подразумевала последнее значение фиксации. Но тогда получается у нас ложная проблема, потому что если речь идет не о художественном фиксировании, то это проблема науки, а не искусства, если же речь идет о художественном воспроизведении, то рождается новое искусство»[294].

В протокольных записях о том, что исследования возможностей фиксации спектакля чрезвычайно важны, впервые в академическом документе появляется непривычная формула: «считать работу ударной».

Станиславский предполагает в рамках Теасекции в 1926 году прочесть десять лекций по своей книге.

Год завершают обсуждения двух принципиально важных тем: социального заказа и мейерхольдовского «Ревизора». (Напомню, что полгода назад, 15 апреля, Мейерхольд в связи с пятилетием ГосТИМа был избран действительным членом ГАХН, а летом стал и «действительным сотрудником» Теасекции, то есть полноправным коллегой ученых.)

Диспуты о ярких премьерах были важным элементом работы Теасекции: наука о театре создавалась с оглядкой на здесь и сейчас совершающиеся художественные события. По поводу их не раз и не два собирались специальные пленарные заседания, на которых обсуждался нашумевший спектакль. Так было с «Гамлетом» МХАТа Второго, «Мандатом», «Ревизором» и «Горем уму» у Мейерхольда, «Горем от ума» и «Горячим сердцем» во МХАТе. И высокий профессиональный уровень подобных обсуждений, пожалуй, был невозможен ни в каком ином месте.

Постановки Мейерхольда, бесспорно, давали самый богатый и острый материал: на их основе не только вырабатывались и проверялись театроведческие концепции – они заставляли высказываться о современности. Размещая конкретное театральное событие в историко-культурном контексте, театроведы выходили к суждениям об общественных проблемах.

Мейерхольдовский «Ревизор» в ГосТИМе 1926 года стал первым в истории отечественного театра концептуально важным опытом интерпретации классического произведения, в котором режиссер, стремясь воплотить не один текст, а художественный мир «всего Гоголя», вводил в сценический текст цитаты, реплики, сценки, персонажей из других произведений писателя, перемонтировал порядок эпизодов, то есть менял структуру вещи, вольно обращался с авторскими ремарками и т. д.

Вторым опытом могли бы стать «Мертвые души» во МХАТе 1930 года, когда инсценировку сочинял М. А. Булгаков (обсуждая сценографический образ спектакля с В. Г. Сахновским и художником В. В. Дмитриевым), – но не стали, так как вошедший в подготовку спектакля Станиславский резко сменил задачи: при бережном сохранении гоголевского текста он переместил акцент на рисунок актерских ролей, психологию каждого отдельного персонажа, уведя на второй план общую концепцию вещи.

12 июня 1926 года на заседании Президиума Теасекции было предложено создать семинарий по изучению творчества Гоголя, в частности в связи с проблемой установления авторитетного текста «Ревизора»[295]

. Идею заинтересованно обсуждали Бродский, Филиппов, Бахрушин.

«Ревизору» посвятили несколько заседаний. Дважды обсуждали спектакль в декабре 1926 года, вновь вернулись к нему месяц спустя – в докладе Бродского. И еще раз говорили о нем в связи с сообщением Ю. С. Бобылева о режиссерской записи «Ревизора».

Еще до премьеры Мейерхольда, 7 декабря, накануне генеральной репетиции в ТИМе, на Пленуме секции был прочитан доклад Бродского «Гоголь в работе над „Ревизором“», представлявший собой сугубо литературоведческое исследование[296].