Театральные записки

Трагическую линию в этом спектакле как нельзя лучше ведёт Гафт. Он играет на границе дозволенного, кажется, ещё чуть-чуть и все его страсти превратятся в нечто вульгарно-обнажённое, но этого не происходит. Актёр словно балансирует на кончике ножа; переходы от одного состояния к другому – от любви к ненависти, от ревности к доверию, а потом опять к ревности и ненависти – психологически точны и пластически зримы, и оправданны. Напряжённость игры Гафта – предельна: когда Дездемона уже мертва, и весь ужас и бесповоротность смерти доходят до Отелло, лицо актёра меняется на глазах у зрителей: медленно каменеет, холодеет, леденеет, словно отражая наступление (приближение) смерти. А потом раздаётся нечеловеческий, непереносимый вой, фальцетом, на высоких нотах, переходящих в хрип…

Один наш друг сказал, что Гафт играет породистого и верного пса, которого обидели, обманули в самых святых его чувствах – в вере, в доверии, – и пёс готов от бешенства загрызть своего хозяина – свою любовь, обманувшую его, а потом воет над её трупом.

Что же? – можно и так…

Но как бы то ни было в действительности и чего бы ни хотел сам Гафт – важно то, что это было настоящее искусство, ошеломляющее и очищающее, это была трагедия личности и рождение трагического актёра.

Но, честно говоря, самым удивительным в этом спектакле были глаза Гафта после представления на поклонах – таких счастливых глаз мы не видели уже очень-очень давно.

Театр – удивительное искусство, только он даёт настоящему артисту-художнику ни с чем не сравнимое счастье, такую сиюминутную и непосредственную отдачу – здесь и сейчас!

А Валентин Гафт – лучший Мавр Москвы!

Дорогая Зэмэшенька, сейчас у нас в Москве холодно, метельно. На наших Воробьёвых горах с деревьев облетели все листья. Октябрь подходит к концу.

Вы не пишете нам, но это знак, что у Вас всё хорошо, и мы рады. когда от Вас долго нет писем, мы успокаиваемся этим.

Всевозможных Вам побед, Зэмэшенька!

21 декабря, 1977 г.

Дорогая Зэмэшка!

Как много в жизни «не должного»! Как со всем этим справиться?

Вчера вечером мы были на омерзительной дискуссии в ЦДЛ «Классика и мы».[43] Форма дискуссии была разнузданна до базарности. Зал позволял себе орать, прерывать неугодного оратора и даже визжать. Выступающие несли чушь, злословили, ратовали за охрану классики, боролись с традицией авангарда и устроили коллективную травлю Анатолия Эфроса как недостаточно русского и совсем не классического режиссёра. Дискуссия длилась с 16.00 до 23.00. На общем фоне ретроградства, бескультурья и серости выделялся Битов[44], сказавший своё слово блистательно, поверх и вне всяческих склок. Куприянов

[45] – он поразил остротой мысли. И ещё – наш Николаев,[46] ему принадлежало заключительное слово, он просто и по-деловому показал, что большинство ораторов элементарно безграмотны. Самое печальное, что Палиев-ский[47] стал директором ИМЛИ, а его идеал – это тридцатые годы. На дискуссии был Лев А ннинский******, побыл только до перерыва, потом ушёл, стараясь никого не замечать, и чтоб его никто не заметил.

Что весь этот бред значит? Начало конца? Или продолжение маразма?

А наш новый спектакль («Балаганчик» А. Блока в первом действии и «Смерть муравья» Олжаса Сулейменова – во втором) уже по традиции два раза запрещали. Может быть, из-за чёрных воздушных шаров, которые в финале по замыслу с шумом лопаются на сцене.[48] Но всё-таки, в конце концов, после уверенных слов Леника, что всю ответственность она берёт на себя, как-то неожиданно спектакль разрешили. На радостях мы пошли пообедать в кафе «Марс». Всех вместе нас не сажали, мы устроили маленький скандальчик, но всё равно пришлось гордо удалиться. Устроились в кафе «Московском», заказали обед и шампанское. Обмывали свой провал-победу. Для комиссии мы играли очень плохо. Но вечером – неожиданный успех. Ради этих минут стоит жить. Радость творчества, преображающей игры примиряет нас со всей окружающей мутью.

Зэмэшенька, мы скучаем по Вам. И как хочется в любимый Ленинград – город настоящих чувств и подлинных, а не подменных, трагедий…

1978 г., весна

Родная Зэмэшка!

Как Вы там в своём туманном ленинградском далеке? У нас последняя неделя – парад-алле интересных встреч, людей, мыслей: Андрей Битов, Анатолий Эфрос, Игорь Золотусский. Всё это люди одного поколения, те, кто сейчас делает литературу, искусство, политику. Кто они? Что они?

Странное совпадение ситуаций: мы, человек десять студентов, слушаем, Он, ему от сорока до шестидесяти лет, говорит, искренне, с болью, на одном дыхании, исповедуясь. Мы видим друг друга впервые, мы совсем не знаем друг друга. Мы многое принимаем скептически, другое – с опаской, но ничто безоговорочно. Но самое главное, что ему это всё равно. Нет, конечно, надо, чтобы понимали, но как-то абсолютно абстрактно надо, не чтобы именно мы поняли, а чтобы просто говорить кому-то…