Театральные записки

Всё остаётся, как было.

Ветер, позёмка за автомобилями и фонари, тонущие в тумане памяти.

Жёлтые – жёлтые в серебряном дыме, промозглом и синем.

Двое бегут вниз к реке,Белое платье её треплет ветер.«Мы идё-о-ом»»! – дрожит вдалеке,Утопая в ромашках…Одна на планететропка, дорога, стезя, гденайти можно на счастьекусочек металла.

и пронести его до конца.

Всё остаётся, как было.

Подкова висит над дверью на гвозде, она как символ того далёкого, ушедшего, ноющего.

…Жара плавает в воздухе, раскалённое солнце и раскалённая дорога – что по краям её? – лес, река, горы, а может быть, море – это уже нельзя вспомнить, восстановить в памяти, да это и не важно. Просто двое идут по дороге в НИКУДА, идут медленно, руки их сплетены – он обнимает её за плечи, она прижалась к его холодному на жаре загорелому телу…

Жарко… босые ноги утопают в песке, и пыль свивается за ними…

Жарко… её золотые, выгоревшие волосы треплет ветер…

Жарко… он несёт в свободной руке их башмаки…

Они идут по дороге. Куда? – В соседнюю деревню? В аул? В никуда? – это теперь не важно…

Они идут по дороге…

И вдруг, в этой знойной пыли, вьющейся за ними позёмкой, маленький, согнутый, серебряный и раскалённый кусок металла – подкова…

И снова двое уходят вдаль, унося своё счастье в свой первый год любви…

Она помахивает найденным счастьем, ещё крепче всем телом прижимаясь к нему…

– Мы идё-о-ом! – утопает возглас в ромашках…

Всё остаётся, как было…

То, что будет, то было, но, что было, того никогда не будет!

* * *

В Фонтанке дрожат фонари, ломая льдинки.

Весенний ветер играет в снег…

Пусто…

Бездомная кошка семенит через дорогу, ныряет во двор…

На циферблате пляшет стрелка…

По мосту идёт человек, он сутулится, он устал, он торопится домой, туда, где не висит над дверью залог счастья…

А над крышами и шпилями знобит звезду.

– Это Венера…

– А почему Венера? С таким же успехом можно сказать, что это Марс…

– Нет, это не Марс точно, но и не Венера, она утренняя звезда. Сатурн, Юпитер, может быть, Сириус или Антарес…

Всё остаётся, как было…

5 ноября 1974 года

Зэмэшенька, мы очень соскучились по Вам.

И нам очень хочется написать Вам длинное и интересное письмо. И с утра мы начинаем думать о чём?

О Москве, что сейчас она ядрёная, как антоновское яблоко. Да, но об «окружающей среде» мы уже писали, к тому же Москва совсем не похожа на яблоки. Может быть, о том, что каждый день мы встаём в семь утра, трясёмся в битком набитом транспорте и думаем: А Ленинградский вокзал начал строиться, сейчас он похож на свалку кирпича, но когда-нибудь красивые здания из стекла и бетона будут встречать и провожать ленинградские поезда, и в одном из них, может быть, будем мы…

Но как раз в этот момент кто-нибудь из пассажиров наступает на ногу, и очень кстати, а то мы могли бы проехать Москву. Мы меняем транспорт, протискиваемся сквозь толпу и опять думаем: о чём же написать Зэмэ? Как хорошо бы написать Зэмэ письмо о Цветаевой и Пастернаке! О том, что два человека, на разных концах земли в одно и то же время думали об одном и том же и были очень одиноки, и о нашей ещё школьной мечте сыграть их в театре или написать об этом хорошую книгу. Нет, об этом не напишешь в письме. Но тогда, может быть, написать о Шагале или о французских поэтах. Но ведь так просто об этом тоже не напишешь.

Ну, тогда думаем мы, давайте напишем о «трагической любви» Наташи и Нюши к своему бывшему научному руководителю[41], и о их боязни и муках предстоящего первого урока, и о том, как Турбин, всё тот же научный руководитель, «сватал» Леника в качестве завлита в театр «Современник»…

Но тут мы слышим требовательный голос железного диктора: «Университет! Осторожно, двери закрываются!» Мы пулей выскакиваем из вагона метро, потому что всегда опаздываем. Бежим по эскалатору, а потом по дорожке под яблоневыми деревьями мимо цирка, здесь главное не перепутать, к нашей Alma Mater. Рядом с нами бежит целая толпа таких же, как мы, опаздывающих растяп. Идёт дождь и над головами расцветают клумбочки зонтов.

А мы опять думаем, что письмо Вам мы так и не придумали, потому что слишком многое хочется сказать, а в письме ничего не скажется, и потому, что мы просто хотим Вас видеть, слушать Вас и знать, что Вы здоровы. Звенит звонок, и мы расстроенные, что опять так и не придумали, о чём Вам написать, входим в аудиторию.

Зэмэшенька, но ведь скоро праздник. И мы Вас с ним поздравляем!

Извините нас, пожалуйста, за то, что наше письмо запоздает, мы же откровенно признались в наших муках творчества.

1975 г., март

Родная Зэмэшенька!

…Вчера умер Копелян. Умер Бахтин.

Они умерли почти в один день, и хоронили их тоже в один день.