Тем более что жизнь короткая такая…

Доказательств у меня нет, но убейте меня! – я никогда не поверю, что это сам Варлам Тихонович своей рукой написал: «Проблематика “Колымских рассказов” давно снята жизнью…»! Слишком ответственно относился Шаламов к своему творчеству, чтобы его опорочить! Слишком трезво смотрел он на окружающую его жизнь, чтобы предстать перед людьми неизлечимым оптимистом, ничего в ней не понимающим!

Да и презирал он притворяющихся, актёрствующих в жизни: «Хитрожопость – вечная категория. Хитрожопые есть во всех слоях общества. Думают самодовольно: “А я вот уцелел – в огонь не бросался и даже рук не обжёг”. Омерзительный тип. Да ещё думает, что никто не видит его фокусов втихомолку. Хитрожопый – вовсе не равнодушный. Уж как равнодушен Пастернак – хитрожопым он не был, не “ловчил”». Очень точно и очень о многих! Особенно о тех, кто сумел пролезть наверх и предпочитает отмалчиваться по поводу противоправных действий властей, полагая при этом, что сохраняет репутацию либерала! Тем более что зависящие от него подхалимы его не разочаровывают.

Сиротинская много сделала для публикации наследия Шаламова. Но думаю, что для пользы дела она распускала такие слухи. Наверное, ей казалось, что власти охотно будут печатать человека, уверяющего в своей лояльности к ним. Расчёт был (если, конечно, был, но я в его существовании уверен) от непонимания, что такое для советской власти разрешить публикацию «Колымских рассказов». Она и не разрешала. Публикация их появилась только в годы перестройки, до которой Варлам Тихонович, увы, не дожил.

Дважды я писал в своих мемуарных книгах, почему мне пришлось расстаться с «Семьёй и школой». Из-за напечатанного стихотворения моего старшего товарища Владимира Корнилова о любимце полка – приблудном псе, которого потребовала прогнать врачиха: «Не хватало, чтоб занёс всяких бацилл». Дежуривший по полку капитан решил покрасоваться перед женщиной: достал пистолет и пристрелил пса. Дальше всё-таки процитирую:

Снайпер подмигнул: как дал?Как, мол, убил?..

Но врачиха сникла вдруг:Что ж тут смотреть…Всё-таки не по нутруЖенщине – смерть.…Вот и всё. Сошла, журча,Дюжина лет.Думаю, того хлыща

В армии нет.Думаю, теперь уродМалость поблёк:Возглавляет гардеробИли ларёк.Женщины и не глядят

На дурака,А жена – он был женат –Ставит рога.Думаю, забыл всю спесь,Жалок стал, льстив,Думаю, что так и есть:Мир справедлив!

А через неделю в газете «Красная звезда» появилась реплика некоего майора. «Где Корнилов видел такого капитана? – возмущался майор. – Не является ли его стихотворение клеветой на овеянное славой в боях советское офицерство?»

«Красная звезда» была органом всесильного Главпура. Её критика взывала к наказанию. И оно последовало на той самой коллегии Министерства, заседавшей вместе с президиумом Академии педнаук. Я уже писал об этом совместном заседании.

Все принесённые мною и набранные материалы пришлось отзывать из типографии.

Писал я и здесь ещё хочу повторить, что особенно жалко было замечательного рассказа «Фурье» писателя Льва Кривенко.

С ним меня познакомил Борис Балтер, который очень рекомендовал его печатать. «Это настоящее», – говорил он о его рассказах. Так же, как и Балтер, Кривенко был автором калужского альманаха «Тарусские страницы» – своеобразного «Метрополя» тех лет, потому что подвергся не меньшему, чем в будущем «Метрополь», официальному остракизму. Сразу же после критики «Тарусских страниц» воронежский «Подъём» выломал из макета номера и вернул Лёве его «Фурье». Не спасло рассказ предисловие учителя Кривенко (и Балтера, и многих других, с которыми я познакомился и подружился именно в доме Кривенко) Константина Георгиевича Паустовского.

С этим предисловием и мы в «Семье и школе» заслали рассказ Льва Кривенко в набор. Но увы. После злобной реплики «Красной звезды» о его публикации нечего было и думать. Но оплатить материалы, как не пошедшие не по вине авторов, было можно. В этом случае автору полагалось 50 % от гонорара, который он получил бы за напечатанный материал. И ответственный секретарь «Семьи и школы» Пётр Ильич Гелазония никого из тех, чьи материалы мы послали в набор, не обидел. В том числе и Лёву, любимого ученика Паустовского.

Но из всех учеников Паустовского был Кривенко человеком, пожалуй, самой несчастной творческой судьбы. Фронтовик, командир взвода автоматчиков, тяжело раненный и демобилизованный в 1943-м по инвалидности, он рассказывал мне о том, как его ранило: