Тем более что жизнь короткая такая…

Мне двадцать шесть лет. Поздно, в девять часов вечера, я сижу в небольшой приёмной напротив очень симпатичной, вежливой женщины – секретаря главного редактора журнала «РТ-программы» Войтехова – Дины, которая внимательно выслушивает приказания и просьбы, доносившиеся из стоявшего перед ней приёмничка, и старательно их выполняет. Наконец приёмничек произнёс приятным бархатистым голосом: «Если Красухин здесь, то попросите его зайти». Дина мне улыбнулась. «Ни пуха, ни пера!» – сказала она. И я открыл дверь.

Я понимаю, что меня могут упрекнуть в неправдоподобии, но я пишу, ничего не придумывая.

Я открыл дверь и поначалу застыл от удивления. Позже, читая Булгакова, я вспоминал своё знакомство с Войтеховым, когда доходил до сцены в «Театральном романе», где Максудова разглядывает художественный совет театра, или до той в «Мастере и Маргарите», где буфетчик Соков оказался у Воланда.

Итак, я открыл дверь и вступил из ярко освещённой приёмной в полумрак: в комнате горело несколько настенных бра. Поэтому лица людей, сидящих вокруг овального стола, я различил не сразу, хотя в ответ на моё «здравствуйте» увидел кивающие головы. Один из сидящих указал мне на стул, стоящий особняком рядом с дверью, я сел и только после этого узнал указавшего: Павел Семёнович Гуревич, заместитель главного редактора, с которым вчера познакомил меня Рощин.

Вот и он сам, улыбающийся мне, вот Виктор Веселовский, заведующий отделом фельетонов, вот Андрей Золотов, возглавляющий отдел искусства. С ними я тоже познакомился вчера. Но что это?

На кожаном диване, к которому был придвинут стол, лежал на боку, подперев щёку рукой, человек и очень внимательно меня рассматривал. Все молчали, и молчание начинало затягиваться.

– Михал Михайлович, – произнёс наконец лежавший, – это и есть тот самый человек, о котором Вы мне рассказывали?

– Да, – подтвердил Рощин.

– Скажите, товарищ, – это уже ко мне, – что привлекает Вас в будущей работе у нас? Почему Вы решили у нас работать?

– Я люблю литературу, – отвечаю. – И мы с Михал Михалычем уже наметили, к каким авторам будем обращаться. Это очень хорошие авторы, и я ценю возможность их печатать.

– Но понимаете ли Вы, – спросил меня Войтехов (а кто бы ещё мог позволить себе лежать среди почтительно внимающих ему сидящих людей?), – что мы должны печатать такие произведения, чтобы о нас говорили все? Все!

– Как раз это меня и привлекает, – ответил я.

– Хорошо, – сказал Войтехов. И вкрадчиво продолжил: «Но ведь мы существуем не сами по себе. Мы находимся в системе Радиокомитета. Вы уверены, что Радиокомитет не будет нам мешать?»

– Как я могу быть в этом уверенным? – отвечаю. – Любая инстанция, которая стоит над тобой, вполне может тебе мешать.

– А я говорю не про любую, а про совершенно конкретную, – в голосе Войтехова послышались раздражённые нотки. – У Вас есть своё мнение о позиции руководства Радиокомитета? Как Вы относитесь к этому руководству?

Да, предварительный разговор с Рощиным, о котором я скоро расскажу, оказывался для меня очень ценным.

– Судя по тому, что я слышу по радио и вижу по телевизору, эти люди нерешительные и трусливые. И, наверное, это беда журнала, что он оказывается в системе Радиокомитета.

Войтехов вскочил на ноги.

– Павел Семёнович, – торжественно обратился он к своему заместителю, – какую ставку мы можем предложить этому товарищу?

– В отделе литературы, – ответил Гуревич, – свободна ставка старшего редактора. 150 рублей.

– Я не спрашиваю, какая ставка есть в отделе литературы. Я спрашиваю, какую ставку мы можем предложить (Войтехов голосом выделил это слово) конкретно Геннадию Григорьевичу Красухину?

– У нас есть ставка обозревателя в 180 рублей, – сказал Гуревич. Но она…

Дослушивать Войтехов не стал.

– 180 рублей Вас устраивают, товарищ? – спросил он меня.

– Да, – отвечаю.

– Вот и отлично, – сказал Войтехов. – Значит, оформите Геннадия Григорьевича на 180 рублей, – приказал он Гуревичу.

– Но для этого нужно менять штатное расписание, – сказал тот.

– Надо, так и меняйте.

– Но мы его меняли трижды в течение месяца. Помните, какой скандал устроили нам кадровики в последний раз?

– Мне это незачем помнить, – раздражённо ответил Войтехов. – Вы слышали, что сказал о них обо всех этот товарищ, – он указал на меня, – они трусливы и нерешительны. А мы должны быть решительны и смелы. Действуйте!

А теперь – обещанное – о предварительном разговоре с Рощиным. После «Семьи школы» я недолго поработал в журнале «Кругозор», заменяя Женю Храмова, взявшего творческий отпуск на два месяца. И почти тут же меня знакомят с Михаилом Рощиным, будущим драматургом, а сейчас прозаиком, согласившимся стать заведующим отделом литературы в новом журнале «РТ-программы» и взять меня своим сотрудником. «Ведь мы единомышленники! – говорит Рощин. – Так что давайте оформляйтесь».

«Оформляйтесь» прежде всего значило, что Миша представит меня главному редактору Борису Ильичу Войтехову. И представление это, как он и предупреждал, оказалось весьма необычным.